<5 апреля 1914 г. > Опочинина 13 кв. 16

<Милостивая> Государыня

Сожалею, что цель моего доклада о Н. Гончаровой осталась Вам неведомой. А сам доклад «лишней картой» против мастера.

В мою задачу не входило говорить о ком-либо кроме Н. Гончаровой; и поэтому я обошёл воздействие [её] полотен на зрителя, на которое Вы указываете, <тем> больше что оно вещь шаткая и индивидуально <изменчивая>. Я занялся лишь формой, говорил <о кубизме>, футуризме и проч, не самих по себе, но <только> об отношении Н. Гончаровой к ним. Вы говор<ите> – «дерево зелёное, того <же> цвета крыша и т. д. <окончание письма отсутствует>

65

И.М. Зданевич – С.Н. Андреевой316

<без даты>

В сущности, никакие земные законы не позволяют мне писать Вам после того, как Вы позавчера так не изысканно (простите за резкость) отказались меня проводить. Я бы мог сказать, что задал столь беззастенчивый вопрос, чтобы знать – что Вы ответите и как – мне этого не хочется делать; просто Ваш ответ был восхитителен бесцеремонностью, что и позволяет мне считать себя незадетым, если угодно даже поощрённым и пребывать по-прежнему назойливым. Мало того, я обязан быть таковым докучливым, ибо мне хочется видеть, как Вы в будущем будете говорить «нет» на мои безразличные просьбы (подобное, думаю, повторится не раз). Не возражайте, что я не заслужил лучшей фразы – [фраза была превосходна и к месту], но Вы сами заслужили большего, и что за охота Вам не ходить через овраги, хотя есть мосты. Я отлично понимаю, что Вам не только скучен – Вы это дали слишком понять – мало того – неприятен, и вот это сознание требует, чтобы я не терял Вас из виду и ждал подлинных жал. Вчера утром я слез около станции Гори на одной из платформ, сделав перерыв до вечернего поезда, бродил по скалам, <нрзб.> ловил ящериц, следил за птицами, нарвал жёлтых цветов и думал, какие венки из них я мог бы сплести Вам. Вы уверены, что это неправда, однако могло бы стать правдой, если бы [Вы] не любили моего комедиантства и попытались [заглянуть глубже] найти иное. Но позавчера на бульваре в ответ на мои слова о предполагаемом письме Вам Вы, раскрыв свои карты (быть может, случайно), согласились со мной, тем самым сказали слишком прямо, что лишь моё комедиантство и делает меня занимательным для Вас. В благодарность за Вашу откровенность я останусь тем же, хотя, быть может, ещё менее Вас привязан к неправде – неосновательно было дарить Вам то, чего Вы не хотите иметь. Футуристу иногда идёт роль паяца [конечно, когда Коломбина не Коломбина]. И когда он ведает, что творит суд над человеческой непроницательностью и неумением занимать [на Олимпе] занятые места. Пока же прощайте и примите уверения, что я увлечён Вами более, чем Вы думаете.

Мой поклон княгине.

Илья Зданевич

66

И.М. Зданевич – С.Н. Андреевой317

<после 5 ноября 1913 г. >

Я потерял счёт и смешал дни. Я не помню, когда Вы покинули город. Должно быть давно. За это время вихрем внеслись события, Москва, цепь вечеров и ночей, драки, доклады и многое, многое. Как некто шагающий по хребтам, как поезд, минующий мосты жизнь – и каждый шаг и мост перелёт над провалом в неожиданное. Вчера я вернулся из Москвы, и голова доселе в дурмане от шампанского, ликёров и орхидей, от пряной романтики, которая мне давно опостылела и надоела. Но я не хотел бы писать Вам – уравновешенный и благодушный. Ещё раз облаянный, задетый и униженный, злой и нехороший, я вспоминаю Вас и пишу, ибо мне кажется, что ныне мои строки должны быть столь же пряными, как мои дни. Я слишком дорожу Вашим мнением, а потому не стараюсь быть занятным, я ценю Ваш вкус, чтобы подносить хорошие блюда. В Москве мы шумели, рекламили, ликуя, читали посвящённую нам ругань, и мне хочется, чтобы Вас, далёкую и, быть может, спокойную захватили эти пустые лихорадки. Небо и то струсило и стало синим, услышав <о> всёчестве, а московские городовые, казалось, упились новым словом запретным и вместе с критикой готовы ловить всякого всёка. Получите Цахис-Дзири и убежавшую змею. Но теперь она вернулась и свила гнездо в моей комнате. Т. к. змеиным стал весь воздух. Вспоминайте, помните, здесь рассветно, и бодрствовавшие всю ночь други готовы вскинуть факел, которого так долго ждали. Помните, Ваш неистовый друг шлёт Вам пожелания, но больше не зовёт на пиршества, от которых Вы отказываетесь. Нет, настал час Войны.

Илья Зданевич

67

И.М. Зданевич – С.Н. Андреевой318

<конец ноября – начало декабря 1913 г. >

Хорошая, так рад я Вашему улыбочному письму. Если бы Вы не писали, что над Вами синева, синева синева – я угадал бы её в словах и строчках. Но Вы просите меня писать о себе. Что скажу? Разве не будет далёким то, что меня захватило. Разве не стану немым, когда начну кричать? Я сбит, я в водовороте, я стал, наконец, собой. Этим сказано всё и малое. Этим сказано, что долгие покачивания перешли в безудержный танец, и прочим пора прислушиваться и быть настороже. Праздник преображения, жизнь раскрылась и влечёт окунуть в пасть разброшенные крылья. Домой прихожу только ночевать, оресторанился. И напряжённость всегда вокруг меня. В чинном кружке Петражицкого319 прения столь обострились, что пришлось закрыть заседание. 10-го устраиваю первовечер всёчества320 – освободите меня от данного Вам слова и разрешите прочесть на нём доклад о Гончаровой321. Для Вас я задумал устроить более занятное – всёческий бал весной, и Вы будете хозяйкой его. 14-го в Москве упраздняем футуризм322 – 20-го вечер – бал, – на котором будет выполнен<о> несколько моих новых вещей, написанных оркестровой манерой. Это последний крик.

Ваш <так!> любезно пригласил меня учиться ритмической гимнастике у С. Волконского323, и его любезностью полагаю воспользоваться.

Но факты утомительны. Полагаю, что письмо будет говорить за себя. Вы меня встречали или после бурь, или до грозы. Теперь проливной дождь застал меня. Как весело выходить сухим из воды. Ведь вихри для того и валят деревья, чтобы было меньше опасности быть придавленным. Ведь покой для того, что потом сильней волноваться. Кидаю Вам цветы. Ловите. Жизнь всегда постоит за себя и когда нужно обрушит лавины на древние города.

[Мы] орудие жизни. Мы стремимся и бесповоротно.