- Знаете, что о нас с вами болтают? - продолжал Виленкин.

- ?

- Что мы с вами живем вместе! - выпалил Виленкин и от возмущения схватился за очки.

Миша опять ничего не понял, переспросил:

- Вы тоже из Ивантеевки?

Виленкин почему-то так поразился вопросом Миши, что выпустил рукав и резко отшатнулся, чем Миша не преминул воспользоваться. Он быстро выскользнул на улицу, безумно боясь, что Лиза уже ушла. После натопленного института Мишу обдало острым холодом. Лиза, слава Богу, стояла возле мусорного бака и переминалась с ноги на ногу. Господи, Миша заставил ее ждать, к тому же мерзнуть. Скотина же, этот Виленкин!

- Извини, ради бога... Виленкин меня задержал... Что ему было надо? Непонятно... Советскую литературу я ему сдал... кажется, неплохо... Правда, он взял мою тетрадь... там на обложке было написано по-английски: "Soviet fiction". Он оскорбился, говорит: "Вот как вы относитесь к советской литературе!" Я ему: "Но по-английски "fiction" - это литература". - "Вы меня еще будете учить! Я что, английского не знаю?.. Литература - "literature"!.." Но потом вроде смягчился...

Миша судорожно вылил на нее этот бред. Лиза молчала. Они долго шли молча. Миша едва поспевал за ней. Под их ногами не в такт громко скрипел снег. Он вспомнил, какие воздушные замки строил, когда писал ей письмо. Вот она одобрительно улыбнется, и он скажет: "Пойдем в загс", или "Будем целоваться", или то и другое вместе. Он никак не ожидал от нее злобно-агрессивного настроения: для этого у него просто не хватало воображения.

Снег скрипел. Они молчали. Позади Миши часто-часто заскрипел снег: кто-то бежал рысцой или очень быстро шел. Миша хотел посторониться, чтобы пропустить спешащего. Полуобернувшись, он увидел Виленкина, почти догнавшего их. Миша приостановился. Виленкин подбежал вплотную к Мише, густо покраснел и злобно отчеканил:

- Забудьте о нашем разговоре!

Лиза тоже остановилась. Они недоуменно переглянулись с Мишей.

Виленкин величаво повел головой, шагнул в сторону, с тротуара на проезжую дорогу, пересек Хользунов переулок и, опустив голову, ринулся обратно в институт.

- Ты что-нибудь поняла?

- По-моему, они сегодня все не в себе!

Они снова двинулись, но уже не так быстро. Лиза заговорила:

- Мосина перебросила через меня шпаргалку Сибирцевой... Знаешь, такую гармошку? (Миша кивнул) Она шлепнулась рядом с моей партой и раз... рас... - как это сказать? - раз...вернулась... рас...пустилась... Ханыгин сначала ничего не заметил: спина Романичевой ему застила... Сибирцева мне шепчет: "Лизочка! Пожалуйста, толкни ногой!" Я толкнула. Ханыгин тут же увидел, подскочил; как коршун, бросился на эту бумажку, поднял ее над головой, и она гармошкой развернулась до пола. Кричит: "Вон с моего экзамена! Обе! Чтобы духу вашего здесь не было!.." Ну, дальше ты сам видел...

- Получается, ты пострадала из-за этой рыжей дуры?! - воскликнул Миша.

- Она не дура! Может, ее надо пожалеть... У нее пятеро братьев и сестер, и мать лифтерша... без мужа.

- А Ханыгина тоже жалко? Того, кто в черных очках?

- И Ханыгина. У него больная душа.

Снова наступила длинная пауза. На этот раз снег скрипел в такт шагам. Вдруг она сказала:

- А ты авантюрист!

Миша обрадовался: наконец-то! Что-то будет дальше?..

- Куда мы идем?.. - спросил Миша.

- К метро. Пойдем через парк...

Они переходили по мостику через замерзший ручей. Лиза поскользнулась. Миша поддержал ее за локоть.

- Спасибо...- Она остановилась и отдышалась, кажется сию минуту сообразив, что ей уже больше некуда и незачем бежать. Она подошла к заваленной снегом скамейке, носком сапога сбила с сиденья несколько ноздреватых кусков черного снега.

Миша положил на спинку скамейки свой дипломат из "черепаховой кожи", приглашая Лизу сесть. Она покачала головой, продолжая медленно сбивать снег носком сапога. Они остановились почему-то у той же самой скамейки, что за час до этого с Джозефом.

- Неужели это ты написал?

- Что именно?

- Стихи.

- Не похоже?

- Честно говоря, я смотрела на вас... с твоим приятелем... Как его?

- Птицын?

- Да... Как вы ходили вдвоем... Ну, люди как люди... Обычные... Я не могла поверить... Я вообще не думала... что ты пишешь стихи...

- Я пишу их уже восемь лет ... - Миша сам сел на дипломат, потому что как-то резко устал.

Лиза достала из сумочки белые пуховые варежки и сунула в них замерзшие руки.

- Можно задать тебе вопрос?

- Можно.

- Зачем я тебе нужна?

- Я все написал... В письме... Ты же читала...

- А хочешь я расскажу, что ты кричал обо мне в квартире Птицына... при Лянечке и Голицыне?..

Миша вспотел от страха: даже по пьяной лавочке он не имел права кричать такие вещи о Лизе. Миша сразу все понял: Лянечка рассказала Ахмейтовой с комментариями (они подруги), Ахмейтова - Лизе (они тоже подруги). Теперь в ее глазах он - пошляк и сволочь. Да и на самом деле...

- Не надо... - только и сумел выдавить он.

- Когда ты был настоящий: тогда или в стихах?

- В стихах... и письме...

Лиза долго молчала.

- Мне кажется, я не та, за кого ты меня принимаешь... Я простая русская баба... У меня будет много детей... Я хочу много детей... Чтобы они кричали, дрались... Плакали, смеялись... Это - жизнь. Во всем есть своя закономерность. Мне кажется, ты все усложняешь... Все проще: есть мать, земля, молоко, хлеб... И больше ничего... Все остальное - от лукавого! И еще - Господь!.. Он все знает и видит... И нас с тобой тоже...

- Какой это Господь? Кришна? Или Озирис? Будда? Яхве? Который из них? - Миша выкрикнул это с досады на самого себя: он собственными руками выкопал себе могилу. Все было кончено. Три года он любил ее тайно, и вот они встретились: он идет рядом, он почти касается ее, он слышит ее голос - она говорит с ним, с ним, ни с кем другим. Для чего все это? Чтобы навсегда расстаться?

- Он всехний! - отрезала Лиза. - Он нас... и всех сотворил.

Лиза не на шутку рассердилась. И двинулась в сторону метро. Теперь они шли рядом, и оба смотрели себе под ноги, вряд ли замечая неровности обледенелого асфальта.

Сейчас они дойдут до метро, и она с ним попрощается... навсегда. У него в дипломате лежит ее рассказ. Под названием " Элементарный душ". Что если, перед тем как расстаться, она попросит вернуть его? Это будет означать, действительно, конец! А вдруг она спросит, как ему рассказ? Что он скажет? Что ему не понравилось? Что там у нее какая-то сложная символика, присущая примитивизму... Неохота было в этом разбираться... Героиня страдает, страдает... Думает о возлюбленном, который оказался плохим человеком... совсем не Принцем. Потом она ест яблоки (все это происходит в Яблочный Спас), а после принимает душ. И ей сразу становится хорошо.