Синеглазый заулыбался и кивнул.

Шарль принялся изучать роскошные расписные потолки с лепниной и узорными светильниками. Мысли в голове, избавленной от тяжести и боли, копились самые темные и неприятные. Джинн с внешностью Норова был существом куда более опытным и опасным, чем показалось сперва. Он имел два слоя в маске внешности, то есть выстроил для себя сдвоенную сюр-иллюзию. Верхний слой, личина ликрейца, являлся очевидным. Второй – фоновая фиктивная личность франконца, рядового джинна ордена – предназначался для обмана посвященных. Блокиратор магии снял все слои, обнажив настоящее лицо старика, совсем незнакомое и неожиданное, как и звучание пси-кода его личности: сложное и непривычное, обозначающее джинна крайне высокого уровня. Без сомнений, одного из тех, кого именуют диамантами во внутренних документах и переписке ордена. Золотые джинны – они хоть и ценный материал, но по сути и назначению не более чем «оправа» в терминологии того же ордена. Они не знают настоящих целей ордена. Их внешность и сознание, жизнь и силу можно переплавлять, как плавят металлы. Лишь диаманты ордена неизменны, самоценны и уникальны.

Старик, надо полагать, хоть и не входил в венец власти, высший круг ордена, но управлял всеми джиннами, живущими и работающими в пределах Ликры. И он оказался здесь, в глухом, безлюдном уезде, в избушке, забытой и никому не нужной уже много лет. Значит, Рату и ее семья имели немалое значение. Не зря Корш, умный и дальновидный начальник тайной полиции, старается оставить всех в ремпоезде, подальше от столицы. Обеспечить охраной здесь, на севере, откуда украсть людей при наличии в их окружении джинна и опытного поисковика почти невозможно. Шарль снова попробовал найти взглядом своего новоиспеченного ученика. Юноша, уже по природной предрасположенности соединяющий стихии огня и воды, почти не совместимые искусственно и не поддающиеся должному балансу, – идеальный военный маг. Он быстрее прочих, его сложно заблокировать, поскольку сила охотно перетекает и меняет стихию. И не приведи боже увидеть, как это милое синеглазое существо взрывается, выходя из равновесия в свое боевое состояние. Даже теперь, когда он еще не магистр, зрелище должно быть внушительным… А мальчик так фальшиво-скромно глядит в пол, что становится интересно: насколько он не дорос до высокого звания? Надо полагать, на север отправлен очередной любимчик Марка Юнца. И самоуверенности в нем действительно многовато, что в столице вряд ли устранимо.

Дирижабль пошел на снижение, это сделалось очевидно по той тишине, какая установилась во всем помещении. Ветер замер, двигатели смолкли, даже самая малая вибрация прекратилась. Создавая зловещее и гулкое эхо, в длинном коридоре зазвучали шаги, все ближе и ближе.

Соболева, едва ли не богатейшего человека Ликры, Шарль, конечно, знал в лицо. Темные мелкие глазки Льва Карповича сошлись в щели, норовя заточить взгляд и помочь ему пронзить джинна насквозь, надежно нанизать на булавку ледяного презрения.

– Слушай, ты, везучий франконский засранец, – негромко буркнул Соболев, замерев в дверях. – Так и быть, моя семья пока что останется в гнилом, убогом поезде. Я заплачу тебе сто тысяч. Золотых рублей, не вашей мелочи. Понял? Заплачу в том случае, если Рату восстановит рассудок, подточенный годами гнусного чужого внушения. Если моя дочь ни в чем не будет нуждаться. Если обе они по прибытии в столицу сообщат, что тобой, слугой дома Соболевых, довольны. Но вот ежели нет – сгною. Небось знаешь: слово я держу.

– О да, ваше самодурство превосходит даже норов мсье Потапыча, – согласился Шарль, испытывая с трудом поддающуюся контролю брезгливость и к самому Соболеву, и к его угрозам, и к его деньгам. – Вы не упомянули Илью.

– Щенка, прижитого от преступника в униженном беспамятстве? – оскалился Соболев. – А не спаси ты его, я бы дал тебе вдвое больше денег. Этот позор моей Рату, мне…

Соболев замолк, впервые за многие годы испытав самый обыкновенный страх. Потому что джинн, до того момента лежавший без движения, бледный до синевы и полумертвый, стал подниматься с дивана. По зале пробежал ветерок, черные глаза франконца обрели чудовищную бездонную глубину. Смотреть в них приходилось помимо воли, и без того растворяющейся в немом и окончательном ужасе. Мир пропадал с хрустом и шорохом свежего льда, затягивающего все вокруг, черного, сковывающего и убивающего…

– Мсье, если вы желаете дожить до завершения начатой вами фразы, следует сказать в точности так: «Илья приходится сыном моей Рату и мне, даю слово так его числить ныне и впредь». Мсье, я не готов вызывать на поединок ничтожество без чести, но я способен принять заботу о безопасности вашей счастливо овдовевшей семьи. Без всякой оплаты.

Повисла тишина. Соболев ощутил, как мир понемногу согревается, как день проникает в сознание, как солнце осторожно гладит по щеке, пытаясь убедить: не связывайся с джинном. Жизнь – она лишь тонкий волосок, натянутый до предела гневом мага и готовый лопнуть. Еще одно слово – и станет поздно.

Соболев огляделся. Блеклый мир кое-как, почти нехотя, делался объемным, настоящим. Замерший на полувздохе синеглазый мальчишка-маг шевельнулся и смущенно кашлянул, с явным обожанием взирая на франконца…

– Илья моей Рату и мне приходится… – Соболев оскалился и зашипел от злости, не желая выговаривать то, что казалось самым противным. – Сыном приходится. Ей.

Шарль смотрел все так же молча, и снова становилось все труднее дышать, и снова мир выцветал…

– Ладно же… слово, – поморщился Соболев. – Но денег тебе не видать, понял? И на дружбу мою не рассчитывай.

– Избави боже от таких друзей, – рассмеялся джинн, и смех его был мелодичен, тих и страшен. – Идите, мсье. Жизнь стоит того, чтобы еще раз попробовать стать человеком, достойным внимания своей семьи. Поверьте, только в этом случае вы сможете надеяться вернуть близких не только физически, силой удерживая в пределах дома, но хотя бы обретете с их стороны готовность терпеть вас рассудочно и старательно. Вам придется убедить их в своей безопасности и даже более того – безвредности. В своей способности не считать их куклами вашего личного кукольного театра.

– Да пошел ты, – отмахнулся Соболев и торопливо выскочил в коридор.

Хлопнул дверью и только затем разразился руганью, выплескивая сразу и страх, и возмущение, и злость…

– Шарль, что вы сделали? – шепотом уточнил Александр. – Я, если честно, самую малость пси, но ровно ничего не понял. Вы его едва не убили. Не применяя силу.

– Алекс, кажется, мне теперь надо жестко следить за собой, – так же шепотом отозвался Шарль. – Людям не следует смотреть до срока в глаза смерти. Что-то остается… Словно змея свернулась у меня в груди и иногда поднимает голову, интересуясь теми, кого я готов мысленно счесть не достойными жить. Где Элен?

– Я здесь, – откликнулась девушка.

Шарль вздрогнул, осознав: она все слышала и была здесь с самого взлета дирижабля. Подсела ближе и вся прямо светится гордостью… Смешная. Маленькая, глаза хоть и крупные, но чуть раскосые, узковатые, лисьи – словно бы хитринка в них затаилась. Или улыбка… А еще то, что куда важнее, – теплота и забота о нем, человеке еще недавно чужом и в единый день ставшем родным.