Погуляли славно. Длинные столы прямо под открытым небом поставили, жгли костры, на дудках гудели, показную борьбу устроили, пляски. Жених, хоть и не положено, тоже побороться на кулаках вышел, плясал в хороводе, тискал девок, пока строгий окрик Стогнана не вернул к невесте. А потом с пожеланиями многих детей и добра, под сальные шуточки молодежи молодых повели в Гранину избу, уложили на пушистых шкурах, на душистых травах и снопах постеленных. Мать Граня, шепча заклинания, осыпала их зерном и семенами трав и, кланяясь, вышла за порог, чтобы на время устроиться в большой Старостиной избе да не тревожить молодых в столь важную первую ночь.

Как только молодые остались одни, Проста прильнула к Мокею, обняла полными горячими руками.

– Как же я тебя ждала, сокол мой ясный, все глаза проглядела, извелась вся!

От нее пахло травами, которыми ее натерли для первой брачной ночи, тело было упругим и крепким, так что Мокея довольно скоро разобрал пыл молодецкий, смог справиться с делом. А как прошел азарт... При слабом свете светильника углядел он благодарную улыбку невесты, ее покрытое прыщиками личико, кривенькие зубы – и так противно вдруг сделалось. Что ж, поймали его, как птицу в силок, теперь не вырвешься. И должен он дни коротать возле этой немилой, неприглядной девки... жены.

Мокей повернулся на другой бок, отстраняя локтем ластящуюся Простю.

– Все. Спим. Устал я.

Но не спалось. Даже будораживший кровь хмель словно прошел. Лежал молча, глядел, как на нагоревшем фитиле плясала синенькая стрелка огонька… Слышал, как ворочается за спиной Простя, вздыхает, сам же думал... О всяком думалось, только не о том, как жизнь его теперь со Старостиной дочерью будет складываться.

Отчего-то вдруг припомнилось, как жил когда-то в лесах с волхвами, как старался показать свое разумение и смекалку. Очень хотелось ему волхвом стать: живут они по своей воле, никому, кроме старшего служителя, не подчиняются, но особым почетом и уважением повсюду пользуются. Однако постепенно стал понимать Мокей, что, хотя и был он посмекалистее иных учеников, не все у него ладилось. Какой-нибудь заморыш, кто не мог, как следует и тетиву натянуть, и заговоры ведовские запомнить – все бормотал что-то несуразное, – и тот обходил Мокея, когда силу из себя выпустить получалось. Как выпустит эту силу непонятную, так и огонь у него без кресала и огнива загорается, и листья вихрем взлетают, и птица дикая на руку спокойно садится. Он же, Мокей, и дичь бил без промаха, и со счетом у него лучше, чем у остальных, а вот слова заговоров, хоть и запоминал их почти с лету, словно сухие листья с дерева, падали: вроде верно все говорит, но без толку, без силы вещей. Правда, имелась у вдовьего сына силушка, но обычная, людская. Мог он, осерчав на кого-то или позавидовав, и в ухо двинуть, так что враз все заговоры из головы вылетают, а то и заставить за себя волховские наказы выполнить. Ученики его побаивались, подчинялись. Да только чародейства от этого у Мокея не прибавлялось. А волхвы-учителя каждый раз страшно сердились за подлог или грубость Мокея, могли розгами наказать, а когда и на колдовскую ночь в лес выставить. Позже Мокей понял, что, оставляя его в чаще одного, лесные кудесники рассчитывали принудить его помимо воли раскрыть свои способности, когда страхи ночные и нежить начнут приставать. А Мокей то на дерево заберется да шестом отмахивается от страшилищ лесных, а то и вообще вопить начнет не своим голосом, пока кто-нибудь из воспитателей не явится на выручку, не оградит от духов. Да, суровое было у волхвов обучение. И ожесточалось сердце подростка, понимавшего, что и делает он все верно, и выучивает нужное моментально, но все равно волховать не получается.

А потом Мокей убил лихо одноглазое. Волхвы тогда новый урок ученикам преподнести собирались. Привели их к селению, подле которого завелось это лихо, коз угоняло в леса, баб, стирающих у речки, пугало. Еще бы его не испугаться – такое рыжее, лохматое, коленки назад вывернуты, бегает неслышно на когтистых лапах. А из-под рыжих косм пялится единственный круглый глаз. Волхвы говорили, что лихо – это дитя человека и нежити, родилось оно в избе курной, но родичи поспешили избавиться от него. Хотя и редко, но подобное случалось, и обычно таких детенышей воспитывал леший, и они жили в чащах, хоронясь от людей. Но если уж присоседится у какого селения, то начинает проказничать да пакости всякие творить. Волхвы говорили, что сил у него не так и много, можно подчинить легким заклятием и в лес отправить. Вот и собрали учеников, выстроили, велев изгнать чудище. Ну, а ученики, как выскочил на них из кустов такой красавец, вмиг все заклятия забыли и кинулись кто куда. Только Мокей не растерялся, схватил заготовленный тайком от волхвов осиновый кол, на конце заостренный (знал ведь, как с нечистой силой-то можно расправиться), и с криком наскочил на лихо. Ударил прямо в рыжую шерсть на вздутом животе, стал давить, наблюдая, как извивается под колом чудище, как размахивает длинными лапами, как рык его из открытой пасти выходит, торчат наружу мелкие желтые зубы, растущие вкривь и вкось...

Мокей вскрикнул и проснулся. Но, казалось, наваждение не кончается. Хрипит рядом кто-то, зубы кривые почти у самого лица торчат. Едва не закричал, но вовремя спохватился. Не лихо перед ним, а жена Простя. Спит себе, закинув руки за голову, похрапывает, открыв во сне рот с мелкими кривыми зубами.

Мокея даже подбросило. Вот тебе, дожился. Получил себе под бок свое лихо. Пусть и не одноглазое, но лихо. И все считают, что Мокей еще радоваться должен, раз его почтили родством со старостой Стогнаном. Слово старосты тут закон. И Мокей с матерью должны благодарить его за оказанную честь, памятуя, как в роду им помогали. Хотя какое там помогали! Просто терпели подле себя.

Мокей отодвинулся от жены, ругнулся тихонечко. Вновь мысли всякие в голову полезли.

После случившегося с лихом одноглазым волхвы изгнали его. Сказали, что Мокею лучше среди смертных будет с их людскими способами схлестываться с нежитью. Мокею горько стало, но все же решился выкрикнуть в лицо волхвам, что де они только тех, кто придурковат и слаб, к себе берут, а настоящего молодца разглядеть не смогли. Но его не слушали, велели собираться. Так Мокей вновь оказался в Сладком Источнике. Мать его тогда бедствовала, голодать приходилось, хотя и надрывалась на работе, состарилась до срока. Жила в покосившейся полуземлянке, но все равно твердила, что лучше оставаться тут, чем идти неведомо куда, от могилки мужа ее, от родовичей, к которым привыкла и считала своими, несмотря на их пренебрежительное отношение. А Мокей тогда уже решил, что не станет перед ними унижаться за лишний кусок мяса, и сам стал на охоту ходить, сам силки ставил. И ловко тогда у него все выходило, научили кое-чему ведуны: лес слушать, звериные тропы выискивать, в засаде подолгу сидеть терпеливо, без движения. Ну, а потом, проблуждав однажды в лесу, набрел неожиданно Мокей на большак. И увидел, что жизнь там совсем иная. Оживленная, веселая, вокруг торгуют, делят барыши, каждый сам себе хозяин без оглядки на род. И решил тогда Мокей, что тоже таким же станет. Сумеет сам подняться, как родовичам в их глуши и не снилось.

Что ж, сказано – сделано. Только ни к чему хорошему это не привело. Вон Простю под бок уложили – честь оказали. А Простя… Мокею стало уже совсем невмоготу слушать ее похрапывание. Встал, подошел к бадье с водой, хотел испить, но только смотрел на свое отражение. Эх, какого парня с дурнушкой оженили! Сам он себе нравился. Лицо Мокей стал брить с тех пор, как заметил на торгу, что и варяги пришлые часто подбородки и щеки бреют. Черты лица у него были крупные и красивые, нос ровный, на подбородке ямочка. Волосы темно-русые, густые и прямые, растрепаны после сна, но проведи рукой – и лягут гладко. Глаза под тонкими бровями посажены глубоко, но светлые, ясные. Да и тело сильное, мускулистое, плечи широкие, грудь в пластинах мышц. Нет, пусть его и оженили, но еще найдется немало баб и девиц, кто украдкой захотят приголубить пригожего Мокея. И думать о таком было приятно. Тут Простя сзади заворочалась, залопотала что-то во сне, и Мокей, чтобы не ложиться к ней под бок, поспешил к выходу как был, в одних широких холщовых штанах, босой, только у двери снял с крюка козью накидку, накинул на плечи.