Стулья задвигались, все направились к выходу, переговариваясь между собой.

— Знаешь, Женя, что меня больше всего бесит? — обратился Салтыков к Мартынову, пропуская его вперед. — По опыту знаю, что преступники такого типа чаще всего воспитывались в благополучных семьях, внешне ведут вполне благопристойный образ жизни, у многих есть семья, дети. У них неплохое образование, и профессии выбирают вполне престижные — среди них встречаются педагоги, юристы, врачи, инженеры… Правда, на работе частенько возникают проблемы, им кажется, что их недооценивают. И коллеги почему-то относятся с недоверием, хотя и отмечают их вежливость, покладистость характера… Но в какой-то момент у них в мозгу что-то такое происходит, как будто перегорает какой-то предохранитель, и — все! Они игнорируют любые нормы в сексуальных отношениях. А при совершении все новых преступлений у них возникают аномалии, которыми они и руководствуются. То есть внешне они обычные люди, каких тысячи. Помнишь дело Суханова? Я еще тогда удивился, как такое могло произойти: отец — профессор биологии, мать — директор школы, благополучная семья, никаких материальных проблем, у родителей высокий социальный статус. А поди ж ты — в таких, можно сказать, тепличных условиях сформировался маньяк-убийца, погубивший шесть человеческих душ…

— Помню я это дело, не все так просто с ним было. Мать его карьерой занималась, не очень-то ей интересно было на него свое драгоценное время тратить, воспитание свела к чрезмерной опеке и сверхконтролю. Такое воспитание тормозило его самостоятельность и ответственность. Он рос неуверенным, тревожным, агрессивным… И отец не занимался сыном, занят был, да и вообще парень во всем зависел от матери. Вот сынок и вырос в полном неверии в свои возможности, беспомощный перед трудностями. А убедившись в своей неприспособленности, стал прятаться в мир фантазий, где казался себе героем в любой конфликтной ситуации. Я своей Надежде твержу — хватит цацкаться с Вовкой, дай ты ему возможность самостоятельно решать свои проблемы. Она парня в тринадцать лет в школу провожала, а надо было всего лишь проехать три остановки на троллейбусе.

Из школы встречала, вместо обеда с работы срывалась, чтобы малютке и суп разогреть. Сама уже есть не успевала, желудок теперь у нее больной.

— Я твою Надежду понять могу, все-таки Вовка у вас один, да еще поздний ребенок… Какая мать с катушек не сдвинется, родив первенца в тридцать восемь лет? Моя Любаша, когда Степку рожала, познакомилась в роддоме с одной такой же старородящей, не в обиду вам будет сказано. Та в тридцать пять первенцем разродилась. У нее точно крыша поехала — носилась по всему роддому со слезами счастья на лице. Всем встречным-поперечным хвасталась, что сынка произвела на свет. Любаша мне потом говорила, что ей как-то даже неловко перед этой героиней было, хотя она сама второго родила, но почему-то такого состояния эйфории не испытывала. Радовалась, конечно, но ведь не Героя Советского Союза явила миру.

— Может, и Героя, кто знает? Он у тебя в Нахимовском учится, далеко пойдет, парень умный, самостоятельный, — с некоторой завистью в голосе проговорил Женя, доставая сигарету и прикуривая от протянутой Салтыковым зажигалки.

— Да, Жень, знаешь, что я подумал? — Салтыков затянулся и выпустил целую серию дымовых колечек, которые красиво поднимались вверх. Никто в уголовном розыске не умел делать это столь мастерски. Женя тоже залюбовался на ювелирную работу товарища и не сразу ответил:

— Что?

— Наш маньяк охотится исключительно за девушками из консерватории. Во всяком случае, в последних трех эпизодах. Виктор Петрович заметил, что, может, он любитель музыки. А не походить ли нам на концерты в это учебное заведение?

— По-моему, твое предложение не лишено резона… Вот ты и походи, давай предложим Гоголеву. Пускай командировочные на билеты выпишет. Может, там билеты дорогие, своих денег не хватит.

— Да ты что? Я классическую музыку не выдерживаю, меня сразу в сон клонит. Я даже на японских барабанщиков не пошел, хотя Любаша меня на коленях умоляла.

— Так уж и на коленях, — рассмеялся Мартынов и вдруг увидел Крупнина, который веселой подпрыгивающей походкой пронесся мимо, направляясь к лестнице.

— Валера, стой! — крикнул Женя, и Валера мгновенно замер, хотя тело его по инерции качнулось вперед.

— Вот это реакция! — восхитился Салтыков. Валера тем временем нехотя развернулся и подошел к операм. Лицо его выражало вежливое внимание.

— Чем могу служить? — церемонно спросил он, и оперативники обалдело уставились на непривычно деликатного юного коллегу.

— Валер, ты чего? Не хвораешь? — обеспокоенно поинтересовался Салтыков.

— Здоров, и вам того же желаю!

Валерина любезность обескуражила товарищей, и Женя осторожно спросил:

— Ты куда-то спешишь?

— О да, я спешу, я лечу на крыльях любви…

— На оперативное задание? — догадался Салтыков.

— Естественно… Рабочий день закончился, меня ждут, поэтому я не смею вас задерживать…

— Во дает! — Женя покачал головой. — Мы тебя тоже не смеем задерживать. Но есть идея, мы быстренько сбегаем к Гоголеву и отвлечем тебя всего на пять минут…

Валера согласно кивнул, и они быстрым шагом направились к кабинету Гоголева.

Когда действительно через пять минут все трое вышли из кабинета, Валера заговорщически подмигнул операм и предложил:

— Я на концерты и так чуть ли не через день хожу, причем бесплатно. Меня девушка флейтистка проводит через служебный вход. Вчера Губайдуллину слушал, — важно произнес он незнакомое товарищам имя.

— И как? Что-то я про такую ничего не слыхал… Знаю Чайковского, Моцарта, Пахмутову, Шаинского… — стал перечислять знакомые имена Салтыков.

— Я тоже. А услышал — офигел.

— Здорово?

— Даже и не знаю, что сказать. Саша слушала, ничего вокруг не видела, про меня забыла — вся в музыке. А я чуть не сдох. Уму непостижимо, у меня даже сердце заколотилось, такой страх. Никакой мелодии не уловил, сплошной диссонанс, — блеснул новым словечком Валера. — Но Саша сказала, что я неподготовленный, музыкально пока еще не развит. Зато Моцарт и Вивальди мне нравятся. Красивая музыка. Но я не об этом, — перебил себя Валера. — Я о командировочных. Мы их вместе прогуляем, хотите? Я же все равно на халяву хожу.

— Давай, — обрадовались друзья. — Только ты никому не говори, что музыкально образовываешься бесплатно. И Степанову c Федорчуком ни слова. А то Гоголев выговор объявит за нецелевое использование государственных средств.

Подставив лицо теплым лучам солнца и полуприкрыв полусонные глаза, Марина сидела на бульваре и вяло пыталась думать. Мысли расползались, не желая объединиться во что-нибудь дельное. «Какая я дура… — промелькнула единственная жалкая мысль, достаточно обидная, но вполне справедливая. Какая я доверчивая…» — Следующая мысль оправдывала ее дурацкое поведение и, как результат, цепь неприятностей, преследующих Марину со вчерашнего дня. А ведь все так замечательно начиналось…