Следователь:

– Товарищ Зеленый, не мешайте вести допрос, или я вас удалю!

Зеленый:

– Я не мешаю, я помогаю. А ну, Хряк, говори! Или хочешь один за все отвечать?

Осадчий:

– Врешь, ничего у вас нет!

– Как это нет? Этот портсигар – раз, свидетель – два…

– Какой еще свидетель?

– Домработница выжила, она тебя опознает! И этого хватит, чтобы высшую меру тебе обеспечить!

Осадчий:

– Ты чего, дядя? На пушку берешь? С какого это перепугу мне вышкой грозишь?

– С такого, что два человека убиты, один из них – боевой офицер. Так что не миновать тебе высшей меры!

Осадчий:

– Да я здесь вообще ни при чем! Я сам этот портсигар два дня назад в очко выиграл!

– Врешь!

– Вот те крест! Там выиграл, здесь проиграл. Как пришло, так и ушло, так что нечего жалеть…

– Где играли?

– У Прохора Степаныча, на Обводном…

– Это который Прохор Степаныч – барыга с барахолки?

– Он самый! Спросите его! Он врать не будет!

– И спросим! А у кого выиграл?

– А вот у кого выиграл – не помню…

– Врешь, Хряк! Ты глаза-то не отводи, ты мне в глаза гляди, когда со мной разговариваешь! Если не скажешь, у кого портсигар выиграл – пойдешь под высшую меру!

– У тебя высшая еще под вопросом, а у него, если узнает, что я его сдал, – стопудово…

– У кого это – у него? Говори, Хряк, если начал! До конца говори!

– У Лехи Бритвы. Который из «призраков», Чалого правая рука…

– Опять врешь, Хряк! «Призраки» на улицах безобразят, по квартирам не ходят, не их это манера!

– То-то и оно, что не их! Бритва и сам говорил, что не хотел в квартиру идти, да Чалый уперся, что-то ему в той квартире нужно было, что-то особенное. А если Чалый что-то решил, с ним не поспоришь, он у них главный».

Снизу, под протоколом допроса, почерком Макара Зеленого было приписано:

«Вот оно как! Если Хряк не врет, ограбление и убийство полковника Пастухова – дело рук знаменитой шайки «призраков». С одной стороны, непохоже – не их почерк, «призраки» работают на улице, грабят и убивают одиноких прохожих. Квартирный налет – совсем другая специализация. С другой стороны, из Хряка с таким трудом выбили эти показания! Не стал бы он врать, особенно не стал бы называть «призраков», если они тут ни при чем. Назвал бы кого помельче.

И еще одно интересно: по словам Хряка, «призраки» искали в квартире Пастухова что-то определенное, что нужно было их вожаку, Чалому. Интересно, что же это такое?»

На этом запись заканчивалась.

Лиля отложила лист и начала читать следующий, заполненный тем же почерком.

«По делу полковника Пастухова всплыло еще одно имя. Покойный полковник, по словам всех, кто его знал, был тот еще ходок – сильно увлекался женским полом. И в последнее время у него был роман с артисткой Лазоревской».

– Ага, – тихонько сказала Лиля, – вот наконец и к делу подошли… А то прямо сериал «Место встречи изменить нельзя» получается. Жизнь подражает искусству.

«Я решил, что нужно с ней поговорить, – может, она знает что-то важное, что может пролить свет на ограбление и убийство Пастуховых. А также прояснить, что «призраки» искали у них в квартире.

Я пошел в театр, где работает Лазоревская, но там узнал, что она находится в больнице. По какой причине? Вроде бы напали на нее минувшей ночью на улице, в районе Сенной площади. Правда, отделалась легко, небольшими травмами, так что из больницы должны ее скоро выписать.

Очень я заинтересовался.

Район Сенной площади – то самое место, где хозяйничают «призраки». И напали на актрисульку вскоре после убийства Пастухова.

Не связаны ли два этих события?

Прежде чем идти в больницу, поговорил с опером, который вел дело по нападению на Лазоревскую. Хотя, собственно, и дела-то можно было не заводить – жива осталась, по ее словам, ничего у нее не отняли, так что выходит – причинение небольшого вреда. Патруль вовремя подоспел, нападавшие и сбежали.

Однако опер мне объяснил, что по многим признакам на Лазоревскую напали те самые «призраки». Поэтому и дело завели.

Короче, пошел я в больницу на улицу Двадцать Пятого Октября, хорошо, что застал Лазоревскую, она уже к выписке готовилась.

Меня увидела – испугалась, я сразу заметил.

Я тут же на нее надавил. Спрашиваю:

– В каких отношениях вы были с полковником Пастуховым?

Она покраснела, потом побледнела, потом снова покраснела и говорит мне:

– Это вас совершенно не касается!

– Очень даже касается, – отвечаю, – потому как я расследую убийство! Так что отвечайте сейчас же на мой вопрос!

Она мне:

– Я его люблю! И он меня любит!

А я ей:

– Больше не любит!

– Как не любит? Неправда! Очень любит! И всячески мне это доказал!

– Может, прежде и любил, но теперь это в прошлом, потому как полковник Пастухов убит.

Она снова побледнела и даже сомлела, смотрю – вот сейчас упадет. Я ее на стул усадил, воды поднес и говорю вежливо:

– Я, конечно, извиняюсь, что так вас огорошил, но только мне не до чувств и всяких эмоций, поскольку я двойное убийство расследую. И вы по этому убийству являетесь важным свидетелем. Так что давайте уже поговорим.

Она опять покраснела.

– Как свидетелем? Почему свидетелем? Я ничего про это не знаю! От вас только сейчас услышала! Какой ужас!

– А что у вас грабители на улице отобрали?

– Ничего… – А сама глаза прячет.

А я на нее смотрю – у нее ухо пластырем заклеено. Все ясно, знакомая картина. Сережки у нее вырвали.

Ну, и решил я на нее маленько надавить. С одной стороны, жалко девчонку, лица на ней нет, оно и понятно – только что узнала, что любимого человека убили, а с другой – надо же этих сволочей остановить! Сколько уже на них крови!

Посмотрел я на нее грозно, как я умею, и говорю:

– Как это ничего не отобрали? А серьги?

Она молчит, губы дрожат, чувствую, сейчас расплачется. Но не отступаю, не поддаюсь на эти женские штучки. Хоть и очень не люблю, когда плачут.

– Рассказывай, – говорю. – Все равно ведь узнаю! Выясню, откуда ты в тот день шла, поговорю с подружками твоими в театре – наверняка вспомнят, были ли у тебя в ушах сережки! Женщины такие вещи очень хорошо запоминают! Нужно тебе, чтобы пошли разговоры? Чтобы косточки твои перемывали?