За шепотом, топотом, щипками и смехом гнусных фигурок бедный Антон Павлович совершенно забыл про того, кто вошел к нему в кабинет и закрыл дверь на тумбочку.

Антон Павлович вспомнил о вошедшем только тогда, когда тот во второй раз вытянул из-за кресла руку и, двумя пальцами крепко ухватив Антона Павловича за ухо, легко отодрал его с клетки и швырнул как котенка в самый центр доски.

Антон Павлович с грохотом шлепнулся на d5, больно стукнувшись лбом и коленками. Хотел полежать так чуть-чуть, чтобы перевести дыхание и хоть немного прийти в себя, но тут же услышал у себя за спиной топот множества деревянных ножек.

Не разбирая пути и не оглядываясь, Антон Павлович бросился наутек.

Антон Павлович бежал, сбивая на пути пешки, расталкивая коней и слонов, ладей и ферзей, бежал, сам не зная куда, от кого, к кому и откуда.

Вслед ему раздавался отвратительный свист.

По потолку в беспорядке метались шахматные тени.

Людмила Анатольевна нежно опустила руку на плечо мужа. Антон Павлович выпучил глаза и пронзительно закричал.

Второй раз Антон Павлович закричал еще более пронзительно.

Антон Павлович закричал второй раз более пронзительно, когда увидел, что белый ферзь, которым он никуда не ходил, пошел d1—f3. Сам.

– Ах вот вы как?! – спросил Антон Павлович, понемногу приходя в себя и оглядывая доску.

Хитрые фигурки делали вид, что не слышат Антона Павловича.

– Я вам покажу, как самовольничать! – храбрился Антон Павлович, но в голосе его отчетливо слышались визгливые, истерические нотки. Некоторые фигурки нагло усмехались в лицо Антону Павловичу.

Писатель побагровел. От справедливого гнева у него затряслись щеки. Большое, круглое лицо Антона Павловича заблестело. Лоб собрался гармошкой, и Антон Павлович, замахнувшись, с силой треснул кулаком по доске.

Получилось больно. Однако потерявшие совесть фигурки дружно подпрыгнули на своих клетках и испуганно притихли.

Антон Павлович самодовольно выставил грудь и на всякий случай погрозил им пальцем.

«Хи-хи-хи…» – прыснул вдруг кто-то. Колокольный тоненький голосок вонзился в ушную раковину Антона Павловича комариным писком.

– Мол-ча-ать! – не своим голосом взревел Антон Павлович, и зрачки его потемнели.

Медленно вращая желтоватыми белками, Антон Павлович по очереди впивался взглядом в деревянные лица фигурок.

– Назад! – не своим голосом взревел Антон Павлович, натолкнувшись взглядом на самовольно пошедшего незнакомого белого ферзя.

Но послушался Антона Павловича лишь Никанор Иванович. Спецкор вздрогнул, выронил только что закуренную сигарету и вышел на балкон, плотно прикрыв за собой стеклопакет.

Незнакомый ферзь даже не шелохнулся.

«Хи-хи-хи!..» – опять захихикал кто-то.

– Вон! ВСЕ ВОН!!! Убирайтесь! – рычал Антон Павлович и бегал возле стола, топоча ногами.

Людмила Анатольевна вздрагивала за стеной в гостиной. Она видела, что с Антоном Павловичем последние недели сделалось как-то нехорошо, и всерьез опасалась, что виной тому могли послужить выдуманные ею «обезжиренные среды». Муж заметно похудел, он то совершенно терял аппетит, то, наоборот, набрасывался на диетический творожок с бешенством разъяренного гризли.

Теперь муж кричал и топал у себя в кабинете. От крика мужа содрогалась хрустальная люстра. Позвякивали подвески.

«Звяк-звяк-звяк!» – позвякивали они.

«Хи-хи-хи!» – слышал Антон Павлович и, сатанея от бешенства, по очереди хватал фигурки, подносил их к носу, приглядывался и прислушивался. Но «хи-хи-хи», ненавистное, страшное, жуткое «хи-хи-хи», по-прежнему тюкало Антону Павловичу в уши.

Наконец Антон Павлович остановил полный бешенства взгляд на жене. Он не был точно уверен, что хихикала именно она. Но все остальные фигурки были им уже проверены.

Антон Павлович, побледнев, растерянно смотрел на Людмилу Анатольевну, все еще не в силах поверить, что это она так насмешничает, так издевается над ним.

– Ты?.. – недоверчиво прохрипел Антон Павлович и схватился за грудь.

– Антуля, бросай ты свои шахматы! – ответила Людмила Анатольевна, решительно отодвигая дверью заградительную тумбочку. – Иди-ка лучше покушай сырнички со сметанкой, ну их, в самом деле, эти «обезжиренные среды»!

Антон Павлович резко обернулся. Лицо его было болезненно зеленого цвета. Губы дрожали.

Увидев затравленное, дикое лицо своего Антули и ужаснувшись, Людмила Анатольевна твердо решила прекратить свои диетические эксперименты над мужем.

Соломон Арутюнович Миргрызоев, владелец издательства «Луч-Просвет», где Антон Павлович Райский издавался в твердом переплете и даже бывал не раз иллюстрирован, писал роман.

Миргрызоев писал роман тайно, жадно и вдохновенно. Над производимой на свет тайнописью у Миргрызоева дрожали руки, обрывалось дыхание и кончались слова.

Роман Соломону Арутюновичу не давался.

Миргрызоев напирал.

Роман не давался опять.

Темными зимними и прочими ночами, запершись у себя в кабинете, Соломон Арутюнович воспаленными глазами вглядывался в еще не написанное и ждал озарения.

Наступало утро.

Озарение не наступало.

Душа Соломона Арутюновича жила надеждой. Крепкий мозг совладельца многопрофильного издательства «Луч-Просвет» выстраивал потрясающие сюжетные линии ненаписанного, выдавал головокружительные развязки и неожиданные ходы.

Пальцы бедного Миргрызоева оставляли в листах ворд-редактора мучительную, неразрешимую пустоту.

Соломон Арутюнович ненавидел плодовитых авторов.

Самодовольная жабья физиономия наиболее плодовитого из них, Антона Павловича Райского, являлась Соломону Арутюновичу в кошмарных снах, мерещилась в белом экране ворда, нахально подмигивала из-за дивана. Соломон Арутюнович протягивал к писателю руки и…

Просыпался, скрипя зубами от бессилия.

Картонное раскладное чучело ненавистного автора, сделанное на заказ в натуральную величину, стояло у Миргрызоева в гараже загородного дома. Нос Антона Павловича служил Соломону Арутюновичу «яблочком» в метании дротиков и был истыкан до дыр.

Второе чучело ненавистного классика современной прозы находилось у Соломона Арутюновича в саду за беседкой. В голове прозаика весной вили гнездо грачи.

Летними вечерами, сразу после ужина, Соломон Арутюнович выносил грачам хлебные крошки. Поздней осенью, когда птицы улетали на юг, Соломон Арутюнович до завтрака, вместо зарядки, палил по чучелу Райского из травматической винтовки.