Куликовская холодно водила скрюченным пальцем по беззащитным строкам «Липовой аллеи» и, останавливая бордовый коготь на описании какой-нибудь березки, рассвета или заката, бросала, оставляя в бумаге вдавленную лунку: «Бунин!»

Цедила: «Б-у-н-и-н…»

Шипела: «Бунин…» – вытравляя березки, тополя и клены из «Липовой аллеи» Антона Павловича, точно сорняки, клопов или колорадских жуков.

И часто, перечитывая сам себя в одиночестве сумеречного кабинета, бедный Антон Павлович морщился, как от зубного тика, с ужасом находя в себе «Бунина» тут и там.

Литературные неудачи с новой силой оживленно преследовали бедного Антона Павловича, как молодые саблезубые волки старика Акеллу.

Новый рассказ Антона Павловича «Заброды» отверг журнал «Литературная Русь». Повесть «Последний миг» не вошла в шорт-лист литпремии «Взлет».

Антона Павловича больше не вписывали в дескрипторы. На верхних рейтинговых ступенях толпились, спихивая друг друга крепкими клювами, зеленые феи фэнтези. Бородатые зубры детективного жанра травили друг друга рецензиями. В лужах инопланетной крови захлебывались фантасты.

Антон Павлович, как последнее уцелевшее драконье яйцо, катился к пропасти и забвению.

Людмила Анатольевна все чаще морщилась и отвлекалась при совместном прочтении.

Дико и скучно шуршали под окнами пыльные листья лета. Дико и скучно смотрели на Антона Павловича коты и вороны, солнечные лучи и лунные отблески. Дико и скучно было у Антона Павловича в глазах. Дико и скучно стучали по клавишам его дрожащие в предчувствии новой литературной неудачи пальцы.

Однажды теплым июньским вечером Антон Павлович увлеченно и с выражением дочитывал Людмиле Анатольевне свою «Липовую аллею», когда заметил, что жена уснула в кресле, не дождавшись развязки. Это стало для Антона Павловича ударом последней капли.

Несчастный вскочил с табуретки, издав мучительный стон. Бросился вперед, бросился назад, налетел на плиту. Опрокинул чайный столик и пулей выскочил в коридор.

Сердце билось в грудной клетке Антона Павловича, как соловей в лапах кошки.

Ворвавшись в кабинет, Антон Павлович со зловещим криком бросился на Спинозу, с ненавистью вышвырнул с полки Акулинина, в клочья разодрал попавшегося на глаза Малинина и хотел уж было приняться за Шекспира, когда взгляд его внезапно остановился на шахматной доске.

Зло и голодно блеснули глаза Антона Павловича. Коршуном бросился писатель на доску и незнакомой пешкой с ненавистью и отчаянием погнал по клеткам Людмилу Анатольевну.

Так теплым и тихим вечером 13 июня Антон Павлович снова вернулся к своей шахматной партии.

Раннее четырнадцатое июньское утро застало Антона Павловича за письменным столом.

Антон Павлович спал, вытянув вдоль шахматного поля правую руку и время от времени тревожно шевеля пальцами.

Нижняя щека Антона Павловича неподвижно лежала на. Верхняя щека Антона Павловича свешивалась, укрывая нижнюю.

Вдруг плотно задвинутые шторы шелохнулись, и легкий сквозняк, пробежав по голым ступням писателя, с неприятным скрипом приоткрыл за его спиной дверь кабинета.

Подумав во сне, что забыл закрыть дверь на тумбочку, Антон Павлович хотел встать и закрыть ее, дернулся было, но почувствовал с удивлением, что щека его прилипла к клетке. Это показалось Антону Павловичу очень неприятным, и он поскорее распахнул глаза.

Распахнув глаза, Антон Павлович увидел, что в таком приклеенном положении ему почти ничего не видно. Верхний глаз Антона Павловича смотрел в потолок, нижний глаз так и вовсе не открылся.

Вспомнив, что Феклиста Шаломановна все же как-то отклеилась, Антон Павлович дернулся еще, напрягая шею, но добился лишь хруста в позвонках и неприятного щипка в коже, какой бывает, когда отклеивают перцовый пластырь. Щека натянулась. По шее пробежались колючки. Стало противно и больно.

В ту же минуту приклеившийся Антон Павлович расслышал за своей спиной шаги.

Вошедший неторопливо прошелся по кабинету, и Антон Павлович, холодея, сообразил, что невидимый гость закрыл дверь кабинета на тумбочку.

Закрыв дверь, невидимый гость, фальшиво насвистывая и почему-то совершенно не опасаясь быть услышанным, подошел к креслу, в котором спал Антон Павлович, и его противный свист, сделавшись похожим на змеиное шипение, скользнул Антону Павловичу за шиворот.

Антон Павлович замычал и зашлепал правой рукой по столешнице, пытаясь отпугнуть вошедшего, но ничего не добился. Все так же гнусно и фальшиво насвистывая, невидимый гость протянул из-за спины Антона Павловича левую руку и, ухватив белого ферзя, переместил его с dl, наJ3.

Антон Павлович зажмурился и изо всех сил рванул голову с клетки. Послышался отвратительный треск. Из зажмуренных глаз писателя хлынули слезы.

Чуть отклеившаяся щека натянулась как резиновая, но тут же шлепнулась, прилипнув обратно.

Незнакомец захихикал.

Вместе с ним захихикало что-то еще.

Антон Павлович замер, прислушиваясь. Его открытый глаз, затуманенный слезами, по-прежнему смотрел в потолок. По потолку скользили тени шахматных фигур.

Все это были тени совершенно одинакового цвета: белые фигуры от черных не отличить. Их было много, но все они одинаково не любили Антона Павловича и хотели ему зла.

«Давайте съедим Антона Павловича!» – лопотали они.

«Лучше отрубим ему голову!» – лопотали они.

«Замечательная идея!» – лопотали они.

«Сейчас мы ему покажем!» – лопотали они.

«Кровожадный людоед, сейчас он у нас получит как следует!» – лопотали они.

«Мерзкие, подлые, отвратительные карлики!» – думал в ответ Антон Павлович.

«Это я вам покажу, когда проснусь!» – думал в ответ Антон Павлович.

«Тьфу на вас»! – думал в ответ Антон Павлович.

Кто-то маленький и серый проскакал по потолку, одновременно деревянно простучав по клеткам. Фигурки на потолке собирались кучками. Они переговаривались. Они шептались. Они хихикали, указывая на приклеенного к клетке Антона Павловича головами.

В ту же минуту несчастный пленник с отвращением ощутил, как одна из них ловко вскарабкалась ему на шею и весело, точно с ледяной горки, скатилась между лопаток.

«Не разрешаю! Стойте! Остановитесь, мерзавцы! Жалкие лилипуты!» – злился во сне Антон Павлович, но фигурки его не слушались. Они дергали Антона Павловича за волосы, щекотали за ухом и хихикали как мыши.