Тогда мамаша вылила суп ему на голову. Суп не был горячим, потому что Миша просидел над ним полчаса, прежде чем сознаться, почему он не хочет есть. Мишу обожгло. Не супом. Его обожгла горькая обида. Он вскочил, нырнул под стол, выбежал с другой стороны стола и помчался к выходу.

Мамаша заверещала, чтобы он вернулся. Тогда она еще была в более-менее нормальном состоянии, рак сожрал еще не все ее внутренности, и жировая прослойка еще не пригвоздила ее к креслу. Она схватила ремень и погналась за ним.

Миша все равно был быстрее. Но мать долго преследовала его.

Они жили на окраине. В трехэтажном доме с тремя подъездами. Все соседи друг друга знали. Все были друзьями и все друг другу помогали, кроме его мамаши. Она держалась особняком.

Когда она погналась за своим сыном, то встретила соседа Федора Михалыча (она называла его Педор Милахыч), который пригрозил ей, что обратится в службу защиты детей, если она не прекратит бить сына, на что та ответила, чтобы он отсосал у нее манду. Федор Михайлович потерял дар речи. Он был учителем литературы на пенсии, и такие выражения всегда вводили его в ступор.

Мамаша гналась за Мишей и кричала ему, что если он не остановится, то жопа будет болеть не одну неделю.

Он бежал, и ему казалось, что тот жук из супа попал ему за шиворот. И еще ему казалось, что жук не сварился до конца, что он не умер, что он шевелится под одеждой. Миша на ходу встряхивал футболку и шарил рукой под воротником. Но ничего не находил. Его передергивало от мысли, что жук мог забраться в его ухо. Он сунул палец в одно, потом в другое. Вроде ничего. А может, жук в штанах? Проверять было некогда – мамаша шла по пятам.

Миша убежал к стадиону. Он пересек его и скрылся на тропинке, ведущей в лес, когда мамаша еще только была на подходе к большому заброшенному участку. Пробежав несколько метров, он решил сойти с тропы в чащу и спрятаться в кустах. Он свернул наугад.

Осторожно, чтобы не сломать ветки и не примять траву, пробирался по кустам. Его мамка – настоящий следопыт. Она могла его найти по запаху. От его матери невозможно было что-то утаить. Однажды он сделал тайник, чтобы прятать украденные у одноклассников деньги или жвачку. Тайник находился за рядом книг классиков отечественной литературы, которые никто в их доме никогда не читал. Они собирали пыль годами. Миша иногда думал, откуда у них эти книги. Он никогда не видел мать с книгой в руках, только с какой-нибудь газетой или журналом, где печатали расписание телепередач. Он тоже не читал классику, но книги были нужны ему, чтобы прятать сокровища. Мамка нашла тайник. По следам, по отпечаткам, по запаху? Он не знал. Но она нашла. И выпорола его. Не за то, что он украл у своих одноклассников, а за то, что он что-то прятал от нее.

Миша скрылся в зарослях. Он знал, что рано или поздно мамка его накажет. Найдет или не найдет, но он ведь все равно вернется домой. Тогда и накажет. Достанет свой любимый ремень. А потом заставит смирно стоять в углу в туалете. В том самом углу, где под потолком жил большой паук. Миша его ненавидел и боялся. И он подозревал, что мамка не убирает эту паутину специально, чтобы наказание было еще страшнее. Порой он думал, что она сама вырастила этого паука, чтобы пугать его. Она ведь знала, что он боится всяких многоногих букашек. Да, наказания было не избежать, но цель его побега была в том, чтобы спрятаться так, чтобы мамаша не нашла. Это будет его маленькая победа. И она свершилась.

Он наткнулся на болото. Большое, шуршащее, камышистое. Около болота лежал огромный плоский камень. Как на картине Аленушка, которая печалится из-за своего козла – братца Иванушки. Эту картину Миша видел в одном из учебников в школе и сразу подумал, что рисовали ее здесь.

Он спрятался за камнем и прижал ладонь ко рту. Он пытался успокоить дыхание и прислушаться к крикам его матери. Он слышал ее. Она шла по тропе. Выкрикивала его имя. Говорила, что выпорет. Крики приблизились, потом удалились. Затем стихли.

Ушла. Она ушла.

Он был на седьмом небе от счастья. Неужели у него есть свое место, где теперь он сможет он нее прятаться? Надо быть осторожнее, чтобы случайно не привести ее сюда. Надо быть предельно осторожным.

Но у него не получилось сохранить это место для себя. Мамаша узнала. Позже. Много позже. Через несколько лет, когда он повел Машу на прогулку.

– Я называю это место Мертвый пруд.

– Почему такое жуткое название? – спросила она, когда они шли по тропинке от стадиона.

– Потому что там тихо. Просто это первое, что в голову пришло.

– Хм. Ну не знаю, я бы не стала называть свой укромный уголок таким страшным именем. Я бы назвала – лачуга отшельника.

– Но это же не дом, почему лачуга?

– Тогда пруд одиночества… нет, это слишком грустно. Может, уголок уединения? Нет, так слишком длинно.

– Хорошо, если тебе не нравится мое, мы можем придумать название вместе.

– Кстати, если ты уж покажешь его мне, то это место уже нельзя будет назвать местом уединения. Ведь нас двое.

– Да, двое, – сказал он. Его лицо пылало. Он не верил, что такое могло произойти с ним. С ним! С поганкой, с тем, кого не любили в школе. Он не очень хорошо учился и не был выдающимся спортсменом. И Миша не знал, что такого она в нем нашла, ведь он такой странный и мамаша у него съехавшая. Он подумал, что при возможности спросит.

Они были на месте. Маша была в восторге.

Миша чувствовал себя так, будто показывал своей невесте будущую квартиру, которую он купил совсем недавно и еще толком не успел отремонтировать. За недоделанную прихожую ему было стыдно (чтобы подойти к болоту, приходилось перескакивать с кочки на кочку), но гостиная была предметом его гордости (камень находился на островке суши, на камне можно было усесться и насладиться пейзажем, покидать мелкие камешки в воду, устроить пикник, расстелить покрывало, улечься и позагорать, ведь солнце пробивалось к болоту только в одном месте, в этом самом).

Маша трепетала.

– Вау, тут классно! – сказала она, когда они забрались на камень. Солнце нагрело его. Они уселись рядом. Маша разглядывала болото.

– Смотри, вон там здоровенная жаба сидит, – сказала она и указала куда-то в кусты.

– Ага, – сказал Миша, но он не видел. Он смотрел на Машу и думал только о ней. Эти жабы были для него не в новинку. А вот она, да еще и тут, в его сердце, в укромном уголке его души, была для него чудом. Счастьем. Он чувствовал, что теперь и внутри него тоже живет тепло.

– Кажется… Кажется, мои руки согрелись. Впервые в жизни, – сказал он.

– Ну-ка, дай, – сказала она и взяла его руку в свою. – И правда. Теплые.

– Ага, – сказал он.

Она продолжала держать его руку. И Миша подумал, должен ли он отпустить ее или можно так оставить? Он чувствовал, что ее хватка не слабела. Она продолжала сжимать его ладонь. Тогда он решился и легонько сжал ее руку в ответ. Она посмотрела не него и улыбнулась.