Рис. 3.3. Отношение среднего ВВП на душу населения и реальной заработной платы в Испании, 1277–1850

В отсутствие насильственных компрессий неравенство может повышаться по разным причинам, определяемым местными экономическими и институциональными условиями, но повышение происходит (почти) всегда. Если можно доверять результатам современных попыток определить коэффициент Джини для того периода, то они в целом согласуются с тенденциями, установленными на основе более локализованных наборов эмпирических данных. Предполагается, что в целом неравенство дохода в Нидерландах увеличилось с 0,56 в 1561 году до 0,61 в 1732 году, после чего упало до 0,57 в 1808 году, в период наполеоновских войн. Принимая во внимание шаткую основу лежащих в их основе схематических расчетов, эти цифры, пожалуй, лучше всего воспринимать как показатель относительно высокого и стабильного неравенства. Соответствующие показатели для Англии и Уэльса увеличились с 0,45 в 1688 году (что выше предположительного средневекового пика в 0,37) до 0,46 в 1739 году и 0,52 в 1801 году. Во Франции 1788 года показатель тоже был довольно высоким – 0,56. Все эти показатели выше, чем показатели для Римской империи и Византии, как это верно и в отношении производства на душу населения: примерно от четырех до шести раз превышающего минимум выживания в Нидерландах, от пяти до семи раз в Англии и Уэльсе и до четырех раз во Франции – это по сравнению с двукратным превышением основного минимума в Риме, Византии и средневековой Англии. Однако, как уже было сказано, экономическое развитие как таковое – не единственный путь к увеличению неравенства: Кастилья-ла-Вьеха в 1752 году не могла похвастаться таким уж солидным прибавочным продуктом (в два с половиной раза больше минимума), ненамного превышающим показатель Римской империи, но при этом в ней наблюдалось повышенное неравенство в доходах (0,53), отражающее влияние мощных разуравнивающих социально-политических сил[131].

Во всех случаях, насколько можно судить по грубым оценкам, нормы извлечения, выражающие реализацию максимально возможного неравенства для данного уровня ВВП на душу населения, либо оставались на одном уровне, либо поднимались с XVI века до начала XIX. Через три столетия после затухания Черной смерти неравенство доходов в наиболее полно документированных регионах Западной и Южной Европы, выраженное в коэффициентах Джини, впервые за все время превысило неравенство доходов в Римской империи. Если сделать поправку на требования к выживанию, чувствительные к ВВП на душу населения, то они примерно приближаются к уровню классической древности и позднего Средневековья. В 1800 году реальная заработная плата городских рабочих без исключения была ниже, чем в конце XV столетия, и хотя «реальное» неравенство с поправкой на расходящиеся показатели стоимости жизни для групп с высоким и низким уровнем доходов было более изменчивым, чем номинальное, в целом наблюдалась тенденция к росту[132].

За пределами Европы

А что же происходило в остальном мире? Некоторый свет на эволюцию неравенства богатства в Османской империи с 1500 по 1840 год проливают списки передаваемого по наследству имущества и частной собственности, а также записи о наличных, кредитах и долгах. Как и в Европе, среднее богатство и уровень неравенства положительно ассоциировались с размером города. В трех городах, по которым существуют обширные серии данных, коэффициенты Джини концентрации активов в 1820 и 1840 годах были выше, чем при начале серии, от начала XVI по начало XVIII веков. То же в общем смысле относится к высшему децилю доли богатства. Совокупный коэффициент Джини для сельских владений поднялся с 0,54 в 1500-х и 1510-х годах до 0,66 в 1800-х и 1830-х годах – такое увеличение можно связать с коммерциализацией сельского хозяйства и изменением собственнических отношений, в условиях сокращения контроля за землей со стороны государства и расширения приватизации. Наблюдаемый подъем неравенства богатства также согласуется со свидетельствами понижения реальной заработной платы по всей Османской империи. Эти тенденции неравенства в восточной части Эгейского региона сильно напоминают соответствующие тенденции в Западной и Южной Европе[133].

Прежде чем переходить от «долгого XIX столетия» к Великой войне, стоит задать вопрос: возможны ли для других регионов планеты охватывающие несколько тысячелетий реконструкции контуров неравенства, похожие на те, что отражены в рисунке 1.1? Можно предположить, пусть и в отсутствие надлежащей документации, что волны концентрации дохода и богатства в Китае совпадали с тем, что называется «династическими циклами». Как я пытался показать в предыдущей главе, есть основания полагать, что на протяжении долгого правления династии Хань неравенство нарастало и кульминация этого процесса пришлась на последние стадии периода Восточной Хань во II и в начале III столетий н. э., как раз перед тем, как неравенство достигло пика на финальных стадиях развития полной Римской империи в IV и начале V веков н. э. Продолжительный период раздробленности с начала IV по конец VI столетий, вполне вероятно, был временем некоторой компрессии, особенно в северной половине региона, за которую соперничали многочисленные эфемерные режимы завоевателей и в которой позже возродились войны с массовой мобилизацией и смелые схемы распределения земли[134].

Доход и богатство должны были расти и концентрироваться в эпоху династии Тан с VII по XIX век, пока ее элита не была стерта в последней фазе распада, как это описывается в главе 9. Беспрецедентные экономический рост, коммерциализация и урбанизация в эпоху Сун должны были произвести эффект, схожий с ситуацией в некоторых частях Европы начала современного периода, а в позднем государстве Южной Сун были сильны крупные землевладельцы. Проследить тенденции монгольского периода труднее, когда между собой сложным образом взаимодействовали экономический упадок, эпидемии, вторжения завоевателей и хищническое правление. В эпоху Мин неравенство вновь выросло, хотя показательно, что по международным меркам оно оставалось довольно невысоким даже в последний период династии Цин и даже до маоистской революции. Еще меньше можно сказать о Южной Азии, за исключением того, что высокое неравенство как в империи Моголов XVIII века, так и под британским владычеством в течение следующих 200 лет в очередной раз подтверждает усиливающий эффект крупномасштабного хищнического имперского или колониального правления[135].