Если ФСБшник и прикидывался, у него это очень хорошо получалось. Я задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Матвей Афанасьевич, что вам известно о мече по имени Наглинг?

Тот пожевал губами, будто припоминая.

— Кажется, это последнее оружие Беовульфа? То, с которым он вышел на дракона?

Я усмехнулся.

— Пятерка по нордической мифологии. Не подозревал, что у вас такая широкая эрудиция.

— Э-э, батенька. С нашей работой. Как говорится, «хочу все знать».

Мне ту же припомнился скорочтец-некромант.

— А как насчет возможных решений уравнения Дрэйка?

Афанасьич мигнул.

— К чему вы ведете?

— Откуда вы узнали, дорогой мой человек, что произошло в Непале?

Афанасьич, как ни странно, от этого вопроса расслабился.

— Да это не секрет, Ингве Драупнирович. Мы за тем монастырем давно наблюдаем. Не так чтобы совсем уж круглосуточное наблюдение, но интересуемся. Есть в деревне человечек один, староста — Сакья Ишнорти, слышали, может? Такое трудно запоминающееся имечко. Так вот он, поверите ли, курс заканчивал в нашем Лумумбарии. Потом решил вернуться на родину, и, как бы это сказать, заново ассимилироваться. Но связи поддерживаем. Кстати, давно я у вас хотел спросить, да вы из Москвы осенью как-то быстро убыли: что там за третий к вам привязался? Господин Иншорти уже довольно долго нам намекает, что надо бы поинтересоваться одним их…. охотником, что ли? Только каждый раз, как мы начинаем интересоваться, он как сквозь землю проваливается.

Я уставился прямо в бледно-серые зенки Афанасьича. Долго смотрел. А смысл? Их в гляделки так играть научили — куда там моим побратимам. Что-то меня смутно беспокоило во всей этой истории, какая-то была несостыковка. Зачем, думал я, глядя в холодные северные глаза ФСБшника, зачем им вся эта чехарда понадобилась? Гармового с моей помощью отловить? Но Гармовым в Тибете и не пахло — точнее, еще как пахло, а пользы ноль. Подкупить меня Наглингом? Так не лучше ли прямо мне его вручить, за чаем и бубликами: мол, от вашего стола нашему, не погнушайтесь, примите угощеньице. В знак, так сказать, взаимовыгодного и плодотворного. Они обычно работают прямо и просто, солдатики эти бумажные — и уж точно бы их не смутил тот факт, что меч уворован из частной коллекции нью-йоркского миллионера. А все эти махинации с гадалкой и подземельем, да еще и с отраженным озером… Нет, что-то тут не то. Не то, не то. А что? И я решился.

— Вам знакомо имя «Иамен»?

Афанасьич нахмурился.

— Не припоминаю.

— Лет тридцать пять-сорок на вид, невысокий, худощавый, глаза серые, волосы темные с сединой, для чтения пользуется очками. Всюду с собой таскает посеребренную катану. Некромант.

Никогда я не видел, чтобы человеческая физиономия менялась столь быстро. Куда делся старичок-моховичок в ушанке? Лицо Касьянова окостенело, так что резко проступили скулы, пролегли глубокие вертикальные морщины от носа к подбородку, в серых глазах вспыхнул огонь. Он вскочил так резво, что, если бы я не удержал, стол вместе с самоваром и блюдцами полетел бы вверх тормашками. Оскалив зубы, он прошипел длинное какое-то слово, больше всего смахивающее на матерное ругательство на наречье Нифльхейма.

— Что с вами?

Касьянов встал против меня, сгорбившись, упираясь кулаками о стол. И ростом он, кажется, сделался выше. Сильно выше. Полушубок нелепо задрался у ФСБшника на плечах.

— Уберите своих людей.

— И не подумаю.

— Да не собираюсь я на вас покушаться! Пусть следят из машины, от дома, бога ради, пусть хоть под оптическим прицелом меня держат, только я не хочу, чтобы нас слышали.

Поколебавшись, я кивнул и обернулся к ребятам. Они рассыпались: двое к машине, двое к крыльцу. Солдатики из ведомственной охраны, до этого шнырявшие у будки и вдоль забора, насторожились — однако действий никаких не предпринимали. Дрессированные.

Касьянов несколько раз глубоко вздохнул, поджался и сел. Провел рукой по лицу. И — как водой смыло страшную маску. Опять передо мной был хлебосольный хозяин подмосковной дачки. Только кулаков он так и не разжал.

— Слушайте, Ингве, — сказал он, хмурясь из-под тяжелых бровей. — Пора нам, кажется, выложить карты на стол, говоря фигурально. Я знаю, кто вы такой.

— Да? — я ухмыльнулся. — Не поверите, я тоже.

— Не перебивать!

Хозяин треснул кулаком по столу, так что блюдца и чашки вновь подскочили и жалобно зазвенели.

— Не перебивать, щенок, — продолжал он тише. — Видишь фонарики под потолком? Это лампы дневного света. Будь ты тем, за кого себя выдаешь — давно бы скопытился. А ты ж как огурчик… Хорошо благородная Инфвальт погуляла, ничего не скажешь — знала девка, с кем блудить…

Продолжить старик не успел, потому что я перегнулся через стол и вцепился ему в глотку. От забора и будки заорали. Что-то кричали и мои ребята, однако мне было пофиг — я сдавил изо всех сил, желая одного: чтобы эти белесые глаза выкатились вон из орбит и вывалился из хулящей пасти распухший язык… Не знаю, что происходило вокруг и почему никто никого перестрелять не успел. Знаю только, что старичок поднял руку: левую, господа, левую — и одной этой рукой без особых усилий отцепил две моих, а потом швырнул меня обратно на лавку, как кутенка. Это было не под силу никому из смертных. Подумавши, скажу, что это и свартальву не под силу: ведь тогда, в монастыре, я чуть не придушил Нили — а, несмотря на всю свою преданность, собственную жизнь гвардеец защищал бы до конца. Я сидел, отдуваясь, и ошеломленно глядя на Касьянова. Он снова помахал своим и обернулся ко мне. Сбросил полушубок. Выпрямился во весь рост: головой под потолок беседки. Прищурился. И сказал:

— Я, племянничек, рукоприкладства и отцу твоему не позволял, уж на что он был бешеный. А тебе и подавно.

— Какой я тебе, старая сволочь, племянничек?

— Мы с твоим родителем были побратимы. Значит, племянничек и есть.

Я искренне пожелал, чтобы все мои новоявленные родственники отправились прямиком в Хель.

— Ну что ж, — говорю, — дядюшка, давай побеседуем. Выкладывай свои карты, руны или что у тебя там есть. Чего вы все от меня хотите?

Однорукий сел, выложил на стол свою культю — будто я должен был умилиться. На него, инвалида, глядючи.

— Ты не борзей, племянничек. С дедом своим говорил?

Я усмехнулся.

— Дьюрин мне не дед.

— Не дед, значит? А кто тебя, сопляка, на коленях качал? Кто тебе сказки рассказывал? Кто тебя поил, кормил, одевал, какашки твои подтирал, пока ты сам и на горшок-то ходить не умел, а? Быстро, племяш, от родства отказываешься.

— Да пошел ты.

— Я-то пойду. А ты послушаешь. Что тебе дед сказал?

Я пожал плечами.