Должно быть, мне удачно удалось войти в образ Геры Позова, а вот как притормозить и повернуться к выходу, я не знала.

И Полине Сергеевне пришлось мне помочь.

Когда я пришла на следующий урок в кабинет русского языка и литературы, Дина Александровна, наша классная руководительница, задумчиво сидевшая за столом, окликнула меня:

– Маша, подойди, пожалуйста.

И меня словно обухом огрели по голове. Или облили холодным душем. А может быть, горячим. Потому что я сначала похолодела, а потом почувствовала прилившую к щекам краску. Дина Александровна преподавала литературу. А с учителями литературы и истории у меня были традиционно хорошие отношения. Они явно не представляли меня в маске и с пистолетом.

Наверное, поэтому Дина Александровна сказала тихо, почти нежно:

– Ну что там у вас случилось?… Ладно, иди, и пусть это поскорее забудется.

Вернув мне мои карикатуры с резвящейся свинкой, Дина Александровна продолжила проверять тетради. Я же едва доплелась до парты. Если бы на меня набросилось все отделение милиции во главе с инспектором по делам несовершеннолетних, клянусь, мне было бы легче!

С той минуты я перестала примерять на себя роль Геры Позова.

И я, конечно, не знала, что спустя месяц-другой придется опять подходить к Дине Александровне, на сей раз в слезах, с просьбой защитить меня от обвинений классной руководительницы Ларисы, с которой Дина Александровна каждое утро приходила в школу под руку – они жили по соседству.

Классная Ларисы, задержав ее маму после родительского собрания, сказала, что Лариса чрезмерно увлеклась дружбой с девочкой из старших классов, а сие не есть норма. Другие, более взрослые интересы могут исказить развитие ребенка.

Об этом мне рассказала нейтральным тоном присмиревшая, отчего-то посерьезневшая Лариса, которая, однако, увидев мою реакцию, попыталась обратить все в шутку, бросив: «Да, ладно, мама не такая дура. Проехали!»

– Более взрослые интересы! – кричала я, рыдая, Дине Александровне. – Это какие, интересно, такие?! Пусть объяснит!

– Ладно, ладно… Я поговорю с Раисой Тимофеевной, – глядя на меня сквозь дымку рассеянной задумчивости, обещала Дина Александровна.

И, видать, обещание свое сдержала. Тема о моем дурном влиянии на Ларису больше не поднималась, да и родители Ларисы замечали скорее обратное – я направляла в более позитивное русло разгульно-разухабистый нрав их ненаглядного чада.

Слезы… Они выходили наружу не часто, но так и копились внутри. Как-то я шла, сама не зная куда и зачем, по школьному коридору и услышала участливый голос:

– Деточка, ты плачешь?

Завуч Надежда Антоновна, бывшая балерина, невысокая, изящная даже в пожилом возрасте, приостановившись, заботливо глядела на меня сбоку, как-то по-птичьи. Она была полной противоположностью брутальной Елены Ивановны, второго завуча, педагога-организатора, имевшего за плечами опыт работы инспектором в детской комнате милиции; она преподавала у нас английский, и мы с ней удерживались от обмена колкостями только потому, что старались свести контакты к минимуму.

Надежда Антоновна вела уроки биологии и старалась ставить мне, вытягивая всеми силами у доски, четверки вместо вполне устраивавших меня троек, что вынудило меня со вздохом на твердую четверку и перейти. Помню, она сияла несколько дней, носясь с одной моей лабораторной, в которой я написала, цитируя Энгельса, что «жизнь есть способ существования белковых тел». Она показывала мою тетрадь коллегам, а меня расспрашивала ненавязчиво, что я еще вынесла из произведений классиков марксизма, и одобрительно кивала, улыбаясь легкой, тонкой улыбкой.

– Я плачу? Ну-у, нет!.. У меня настроение ровное.

– Ну, хорошо, деточка. Не буду тебе мешать.

И что за лицо у меня такое… Мне нужно всегда улыбаться, чтобы никто не подумал, будто мне плачется.

10

Если отношение к тем, кого я считала учителями – а это были после мыслителей, писателей, революционеров и героев Отечественной войны в первую очередь, мои друзья, а во вторую – взрослые люди, в ком я видела некий возвышающийся над обыденностью внутренний план, – отличалось благоговением, то все остальные, не перечисленные выше, становились мишенью моего осуждения. Мало того что я не уважала собственных родителей – я и к большинству родителей относилась весьма скептически. Зачем, к примеру, они звали со двора своих чад, отпуская им на гуляние и игры, на дружбу какие-нибудь час или два? Затем, что почитали эту важную сторону жизни за что-то незначительное. Я просто обомлела, когда отец один раз сказал, что дружба – это, конечно, хорошо, но у взрослых людей ее не бывает. И ведь верно! Больше всего меня угнетало, что отец часто говорил очень верные вещи, он попадал прямо в точку. Но в какую точку? В ту самую, зовущуюся собственным пупом? Вокруг этой точки, увы, и крутилась планета большинства людей. Это-то и было обидно до слез.

В том, что эта планета большинства действительно существует, а не является моей выдумкой, я убеждалась не раз. Взять хотя бы историю с вором…

Как-то, стоя в кухне спиной к окну, я услышала странный шум, будто кто-то грузно плюхнулся на пакет с осколками стекла, который стоял у нас на балконе. Оглянувшись, я успела заметить промелькнувшую тень. Она была большой и не могла, следовательно, принадлежать птице. А между тем пронеслась буквально по воздуху, словно не касаясь перил.

Ничего не поняв, я после минутного замешательства вышла на балкон.

Пакет с осколками действительно был опрокинут, но на балконе не было не души. Я стала смотреть вниз и увидела выбегающих из подъезда, сбивающихся в кучу соседей.

– Вор, у ваших соседей был вор! Он перескочил на ваш балкон, а потом перебрался на лестничную площадку, – сказала со своего балкона жившая с детьми и внуками пожилая интеллигентная женщина по фамилии Константинова, обычно молчаливая. Она была прямой, как палка, и со мной без экстренной надобности никогда не заговаривала, мы даже и не здоровались.

Ах, вот, значит, в чем дело… Ну и ну!

И я понеслась вниз.

Там-то и выяснилось, что муж Константиновой заметил приоткрытую дверь в квартиру отлучившихся на дачу соседей, с которыми у нас был общий балкон, и, сунувшись туда, спугнул вора. Бывший военный офицер, Константинов кинулся к себе домой за пистолетом, из которого он обычно салютовал на Новый год, и, вооружившись, крикнул на ходу, чтобы вызывали милицию, а потом сбежал вниз, надеясь перекрыть вору выход.

Поступок, конечно, смелый, не каждому по плечу.

Но и вор был не лыком шит.

Предусмотрев такой поворот, он сиганул на наш балкон и, пробежав по нему, каким-то образом сумел переместиться на лестничную площадку другого подъезда и уже оттуда спустился вниз. (А может, и не спустился – спрятался где-то в доме.) Причем все это он успел провернуть еще до того, как Константинов занял внизу свой пост с пистолетом.