прошел с револьвером в руках к горящей настольной лампе и, надев очки, начал разглядывать оружие.

— Это револьвер Алмазова, — сказала Лидочка. — Я думаю, что это его револьвер.

— Я и без вас знаю. Глядите.

Лидочка подошла к профессору и заглянула через плечо. Сбоку к револьверу была приделана серебряная табличка с гравированной надписью: «Отважному борцу за чистоту Революции Я. Алмазову — Ф. Дзержинский, 12.12.1922 г.».

— Зачем вы отняли у чекиста именное оружие? — спросил Александрийский.

— Это Альбина, — сказала Лидочка.

— Тогда садись и рассказывай.

* * *

Пока Лидочка рассказывала, Александрийский чертил на большом листе бумаги каракули, словно генеалогическое древо.

Он почти не перебивал, и Лидочке снова показалось, что старику приятно участвовать в столь драматических событиях, потому что участие в них наполняет его жизнь и даже продлевает ее.

— Итак, — сказал он, все выслушав и продолжая рисовать, — у нас с вами есть револьвер системы «наган», который, по моему разумению, не имеет никакого отношения к событиям. Не имеет?

— А если Полину убил Алмазов?

— Думаю все же, что он ее не убивал. Если ее вообще кто-нибудь убивал. Зачем, скажите, Алмазову было бросаться с обыском к ней домой?

Тут же Лидочка вспомнила о содержимом кастрюли. Может, пришло время рассказать о ней профессору? Но профессор перебил ход ее мыслей.

— В любом случае револьвер надо будет вернуть владельцу, — сказал Александрийский.

— Кому?

— Алмазову.

— Но мне его дала Альбина.

— Лидочка, что вы говорите! Вы представляете, какими несчастьями не только для Альбины, но и для всех, кто окружает Алмазова, обернется пропажа нагана? А если Альбина намерена пустить его в дело? Нет, нет, мы обязаны возвратить наган владельцу, иначе небо свалится на землю — перепуганный чекист подобен стаду диких буйволов. Интересно, что делают с чекистами, которые теряют револьверы Дзержинского? Наверное, их распинают на Лубянке.

— Но как возвратить? Я же не могу подойти к нему и сказать: вы тут одну штучку потеряли.

— Оригинально. Я представляю картинку! Нет, вы должны спрятать наган и сообщить Альбине, где он лежит. Но перед этим обязательно взять с Альбины слово, что она не пристрелит чекиста. История учит — вы ей передайте это, пожалуйста, — что еще никто ничего не добился, стреляя в негодяев. Они неистребимы, как головы горгоны, — их можно убить только вместе с системой, которая их породила. Но боюсь, что это дело для наших внуков…

Александрийский перестал рисовать и взял наган в руки. Склонив набок голову, он любовался табличкой с выгравированной надписью.

— Ни в коем случае не передавайте наган Альбине из рук в руки… Добро бы обыкновенная пушка, а то — реликвия великой эпохи! Если в ближайшие годы вашего Алмазова не пустят в расход, этот наган станет экспонатом Музея революции.

Александрийский подошел к платяному шкафу и положил наган на него.

— Мы с Конан Дойлем считаем, что улики должны лежать на виду — тогда их никто не видит, — сказал он.

— А мы не возьмем его с собой?

— Сначала надо отыскать безопасное место.

— Я хотела вам сказать, что ко мне приходил Матя… Матвей Ипполитович.

— А этому что было нужно? — Александрийский сразу подобрался, словно кот, увидевший птичку.

— Он искал Полину.

— Как так искал?

— Он сказал, что не видел ее с ночи.

— А зачем она ему понадобилась? — Александрийский агрессивно наступал на Лиду, словно она была в чем-то виновата.

— Она его шантажировала, она требовала, чтобы он на ней женился, дал свою фамилию, помог устроиться…

— Бред и неправда. Она бы не посмела. Он ее убил, а теперь ищет оправданий.

— А если он ее не убивал? Он сказал, что ходил к ней во флигель, но увидел там Алмазова.

— А чем она его запугивала?

— Что расскажет тот случай… когда он участвовал в насилии. В насилии над ней и другими девочками.

— Этим нашего Матю не испугать, — отмахнулся Александрийский. — Такой грех молодости только красит его в глазах Алмазова.

— Я ему то же самое сказала.

— Надо было промолчать. С убийцами следует вести себя осторожнее.

— Вы правы. Он оказался очень нервным.

— Что еще?

— Я сказала, что знаю о поезде Троцкого!

— Вот! Именно! — Александрийский обрадовался так, словно уже разоблачил убийцу. — В самое больное место! Я же говорил, что ему плевать на насилия и убийства, но Троцкий! Троцкий, предатель партии и марксизма, наш главный соперник и враг, — тут уж не до супербомбы — от такого Мати мы побежим как от зачумленного! Ясно, он боялся именно этого. И Полину ухлопал из-за этого. И вас задушит из-за этого… Что молчите? Он вас душил? Ну, признавайтесь, он забыл о вашей несказанной красоте и начал откручивать вам головку или сразу в сердце ножик? А? Почему молчите?

— Марта вошла в комнату, и он не успел меня задушить.

— Вот именно! — Профессор зашелся в вольтеровском смехе.

— Павел Андреевич, — Лидочке было вовсе не смешно, — вы забываете, что он мог меня в самом деле убить!

— Вы живы! Остальное — лирика, сентиментальная литература. Главное — Шавло фактически признался в убийстве Полины. Как только Алмазов узнает, что Шавло так замаран, он побежит от него как черт от ладана!

— Но ведь речь идет о сверхбомбе, о спасении нашего Союза от фашизма!

— Сверхбомба — дело завтрашнее, дело непонятное и рискованное. А Шавло — сегодняшняя угроза. Ты увидишь, как Алмазов от него отвернется. Вот и замечательно. Это и требовалось доказать.

Раздался отдаленный удар гонга.

— Обед, — со значением сказал профессор. — Теперь можем со спокойным сердцем и за супчик!

Следующий удар раздался куда ближе — президент Филиппов шел по коридору и бил восточной колотушкой в старинный и тоже восточный гонг.

— Пойдем, пойдем, — сказал Александрийский. — Пока мы живы, есть надежда. Где моя трость? По дороге мы с тобой должны отыскать укрытие для нагана.

— Мы его не будем брать с собой?

— Ни в коем случае! Любая случайность может быть губительна. Мы не знаем — а вдруг в коридорах уже обыскивают прохожих.

Лидочка поежилась — раньше, когда она таскала револьвер под мышкой или лазила за ним под бильярд, в том был элемент игры, а в игре всегда можно сказать: я с вами больше не играю — и пойти домой. А слова Александрийского как бы подводили итог — никто больше с тобой играть не намерен.

Профессор почувствовал, какое впечатление оказали его слова на молодую спутницу, дотронулся до рукава блузки и сказал:

— Считайте, что я пошутил. Но не забывайте об осторожности. Разрешите, я вас возьму под руку? Учтите, что у нас с вами платонический роман — в