– Любая бы предпочла.

Он вздыхает. Затем послушно начинает есть ямс. Между ложками – он не кажется голодным, просто мрачно решителен – он говорит:

– Я больше этого не ощущаю.

– Чего?

Он пожимает плечами. Скорее от неспособности выразить мысль, чем от смущения, думает она.

– Да почти все. Голод. Боль. Когда я в земле… – он кривится. Это настоящая проблема – не невозможность высказаться, а несоответствие слов. Она кивает, показывая, что понимает его. Возможно, когда-нибудь кто-нибудь придумает язык для орогенов. Может быть, такой язык существовал в прошлом, но был забыт. – Когда я в земле, я могу сэссить только землю. Я не ощущаю – этого. – Он показывает на комнату, на свое тело, на нее. – А я столько времени провожу в земле. Ничего не могу поделать. А когда я возвращаюсь, это похоже… словно часть земли возвращается со мной, и… – Он замолкает. Но ей кажется, что она понимает. – Похоже, такое происходит после седьмого или восьмого кольца. Эпицентр держит меня на строгом режиме питания, но я не очень-то его соблюдаю.

Сиен кивает, поскольку это очевидно. Она кладет ему на тарелку еще и свой солодковый кекс, и он снова вздыхает. Затем съедает все со своего блюда.

Они идут в постель. Позже, среди ночи Сиен снится, что она падает вверх, в колодец дрожащего света, который идет рябью и блестит вокруг нее, как грязная вода. А наверху что-то мерцает, исчезает и снова возвращается, словно оно не совсем реально в этом месте.

Она резко просыпается, не понимая, почему у нее такое ощущение, что что-то неправильно, но уверенная, что должна с этим что-то сделать. Она садится, сонно трет лицо, и только когда исчезают остатки сна, она осознает нависающее, давящее ощущение неизбежного рока.

Она в смятении смотрит на Алебастра – он тоже не спит, странно оцепенелый, глаза и рот его раскрыты. Он издает булькающие звуки или пытается захрапеть, но проваливает жалкие попытки. Что за ржавь? Он не смотрит на нее, не шевелится, просто продолжает издавать эти нелепые звуки.

И в то же время его орогения нарастает, нарастает и нарастает, пока ее череп не начинает раскалываться. Она касается его руки. Она липкая и застывшая, и только тогда она понимает, что он не может пошевелиться.

– Бастер? – Она наклоняется над ним, заглядывает ему в глаза. Он не отвечает ей взглядом. Но все же она отчетливо сессит там что-то, пробудившееся и реагирующее внутри него. Его сила изгибается, хотя его мускулы неспособны расслабиться, и с каждым хрипом она ощущает, как спираль накручивается, стягивается все туже, готовая лопнуть в любой момент. Горит, осыпается ржавыми хлопьями. Он не может пошевелиться, и он в панике.

– Алебастр!

Орогены никогда не должны паниковать. Особенно десятиколечники. Конечно, он не может ответить ей, она просто показывает ему, что она здесь, что она поможет ему, надеясь успокоить его. Похоже, какой-то приступ. Сиенит сбрасывает покрывала, становится на колени и засовывает пальцы ему в рот, стараясь прижать язык. Рот его полон слюны, он просто захлебывается ею. Это заставляет ее грубо перевернуть его на бок, повернув его голову так, чтобы слюна вытекала, и наградой им обоим становится его первый нормальный вдох. Но он неглубокий, этот вдох, и он слишком долго втягивает воздух. Он борется. Что бы там ни было, оно парализовало его легкие и все остальное.

Комната покачивается, и по всей гостинице Сиен слышит тревожные голоса. Однако крики скоро замолкают, поскольку никто особо не беспокоится на самом-то деле. Сэссы неизбежного землетрясения нет. Вероятно, они списали это на сильный порыв ветра… пока.

– Черт, черт, черт…

Сиенит садится на корточки, чтобы оказаться на линии его взгляда.

– Бастер, тупая людоедская ржавь, сдерживай! Я хочу тебе помочь, но мне этого не сделать, если ты убьешь нас обоих!

Лицо его не реагирует. Дыхание не меняется, но ощущение беды сразу ослабевает. Это лучше. Хорошо. Теперь…

– Я пойду найду врача…

На сей раз дом сотрясает куда более сильный толчок. Она слышит звон посуды на их пустом подносе. Это означает «нет».

– Я не могу тебе помочь! Я не знаю, что с тобой! Ты подохнешь, если…

Все его тело содрогается. Она не понимает, нарочно ли он или это просто конвульсия. Но осознает, что это предостережение в следующий момент, когда это случается снова: его сила вцепляется в нее, как когти. Она стискивает зубы и ждет, когда он использует ее, чтобы сделать то, что ему нужно… но ничего не происходит. Он овладел ею, она чувствует, что он что-то делает. Мечется, что ли. Ищет, но ничего не находит.

– Что? – Сиенит вглядывается в его вялое лицо. – Что ты ищешь?

Ответа нет. Но это явно то, чего он не может найти без движения со своей стороны.

Это бессмысленно. Орогенам не нужны глаза, чтобы делать свое дело. Дети в колыбели способны на такое. Но, но… Она пытается думать. Прежде, когда это случилось в дороге, он сначала двинулся к источнику боли. Она прокручивает эту сцену перед мысленным взором, пытаясь понять, что он сделал и как он это сделал. Нет, не так. Узловая станция была немного к северо-западу, а он смотрел прямо на запад, на горизонт. Тряхнув головой от собственной глупости, Сиенит вскакивает и бросается к окну, открывает его и выглядывает наружу. Ничего не видно, кроме наклонных улиц и оштукатуренных зданий, в этот поздний час все тихо. Активность только дальше по дороге, там, где она видит гавань и океан за ней. Там грузят судно. Небо покрыто облаками, до рассвета далеко. Она чувствует себя идиоткой. Но тут…

Что-то вонзается в ее мозг. За спиной в постели Алебастр издает хриплый звук, она ощущает дрожь его силы. Что-то привлекло его внимание. Когда? Когда она посмотрела на небо. Озадаченная, она снова туда смотрит.

Вот. Там. Она почти ощущает его радость. Затем его сила окутывает ее, и она перестает видеть глазами.

Это похоже на ее сон. Она падает вверх, и почему-то это имеет смысл. Все вокруг нее – то, сквозь что она падает, – полно света и сверкания граней, как вода, только цвет ее бледно-пурпурный, а не голубой или прозрачный, как у второсортного аметиста с примесью дымчатого кварца. Она мечется, на какое-то мгновение подумав, что тонет, но есть нечто, что она чувствует сэссапинами, а не кожей или легкими. Она не может выгребать из воды, поскольку это не вода, и она на самом деле не там. И она не может утонуть, поскольку Алебастр каким-то образом держит ее.

Там, где она панически мечется, он действует целенаправленно. Он тащит ее наверх, падая все быстрее, что-то ища, и она почти слышит вой этого нечто, чувствует момент таких сил, как давление и температура, которые то холодят ее кожу, то щекочут.

Вмешивается что-то новое. Что-то еще подключается. Это вне ее понимания, слишком сложное, чтобы осознать это полностью. Что-то просачивается откуда-то, согревается от трения. Что-то внутри нее разглаживается, усиливается. Горит.