— Выглядишь усталой, — сказал ей Томми после завтрака на следующее утро. — Почему бы тебе не прерваться и не отдохнуть?

— Мне нужен отдых, но не от работы, — ответила она.

Проблема заключалась в том, что, стоило ей только сесть за письменный стол и начать читать свои записи, сделанные в Британском музее, или набрасывать ориентировочный план биографии Бренуэлла, она всякий раз мысленно возвращалась к встрече со Снежной Королевой, вновь переживая ее, восстанавливая их диалог. Она размышляла, не мог ли их разговор принять иное направление, не могла ли она быть более убедительной, столь же неумолимой, как ее соперница.

Она все же пыталась поддерживать заведенный порядок: по утрам читала рукописи в Британском музее, днем работала дома за письменным столом, потом обедала с Томми, а иногда — с Флавией и ее мужем, жившими неподалеку. Время от времени Дафна осознавала, что разговаривает сама с собой, — это было не так уж страшно в минуты одиночества, но часто она была не одна — в автобусе или читальном зале, и люди смотрели на нее. И тогда она приказывала себе сосредоточить всю свою волю, напрячь каждый нерв и мускул, чтобы не терять контроль над собой. Эта стратегия, казалось, работала, пока не пришло письмо от мистера Симингтона, переправленное Тод на лондонский адрес. Стоило Дафне открыть конверт, как на стол выскользнула театральная программка с именем Герти, набранным большими жирными буквами, и Дафну внезапно охватила паника. Благодарение Всевышнему, Томми в это время не оказалось дома. А если бы он был?

Дафна бегло просмотрела письмо Симингтона со странной отсылкой к «Сентябрьскому приливу», а затем выбросила его в мусорную корзину на кухне вместе с театральной программкой. Выйдя из кухни, она решила, что так дело не пойдет: она не может оставлять письмо и программку в корзине. А что если Томми заметит их вечером и начнет в чем-то подозревать ее? Дафна извлекла все выброшенное ею вместе с конвертом и разрезала на мелкие кусочки, которые поместила в другой, чистый конверт, поспешно сбежала по ступенькам, вышла на улицу и, повернув налево, миновала сад Челси-Хоспитал[29]и спустилась к набережной. Она уже собиралась бросить конверт в урну, но вдруг увидела мужчину, наблюдающего за ней с другой стороны дороги. С конвертом в руках Дафна подошла к парапету, отделявшему тротуар от реки, и оглянулась, чтобы проверить, продолжает ли незнакомец следить за ней, но он притворился, что смотрит в другую сторону. Тогда она поспешно бросила конверт в Темзу и стала наблюдать, как течение уносит непрочный белый бумажный прямоугольник, который все не тонул… но почему же, почему он не тонет? Затаив дыхание, Дафна перегнулась через парапет, чтобы проследить за конвертом, и вот он исчез наконец под Челсийским мостом. Она подумала, не подойти ли поближе, чтобы в этом убедиться, но тут заметила еще одного человека, стоящего на мосту; на нем была мягкая фетровая шляпа. И Дафна пошла прочь, а перейдя дорогу, побежала и не останавливалась до самого дома.

Она ничего не сказала Томми о людях с набережной, но чувствовала, что они занимают все больше и больше места в ее сознании, и знала, что должна проявлять осторожность и суметь, опередив их, вернуться в Менабилли.

— За твоими перемещениями трудно уследить, — сказал ей Томми, когда она объявила ему, что возвращается в Корнуолл.

— Как и за твоими, — парировала она с улыбкой, ласково погладив его руку.

Могут ли наблюдатели последовать за ней в Менабилли? Нет, конечно же, там она в безопасности: дом спрятан от посторонних глаз, его не видно ни с дороги, ни с моря, даже осенью, когда опадают листья, Менабилли защищен непроходимыми чащами вечнозеленых растений — кипарисовых сосен, высоченных елей, острого бамбука и гигантских папоротников, разросшихся на болотистой земле между зарослями крапивы и ежевики, в густом лабиринте переплетенных рододендронов. Леса защищали Ребекку, и, может быть, все эти годы ее душа, пребывая в чистилище, каким-то образом ограждала от бед Дафну, стоя на страже у врат ее тайного мира…

Темнело теперь рано, ночи становились длиннее, зима неотвратимо надвигалась на Менабилли. Дафна всегда боялась этих навевающих меланхолию месяцев. Она убеждала себя, что должна подружиться с темнотой, и это станет дополнительной защитой против одолевавших ее врагов. Силой своего воображения она вызывала Брэнуэлла с его белым как бумага лицом под огненно-рыжими волосами, длинной йоркширской зимой пишущего что-то при свете свечи в доме приходского священника. Кого или чего боялся Брэнуэлл? Этого Дафна не знала точно, но иногда ей казалось, что итогом ее разысканий станет спасение Брэнуэлла от некоего похитителя, подобное освобождению Гердой своего друга из-под власти Снежной Королевы. Ведь Брэнуэлл тоже был выдворен в необозримую замерзшую пустыню, почти забыт, лишен всего, на что по праву мог бы рассчитывать.

Но Герда была юной, а Дафна ощущала себя старой. Брэнуэлл был таким отчужденным, далеким от нее, как же ей отыскать его? Где карта, кто станет ее гидом? Нет, уж лучше оставаться дома, в Менабилли, пусть Брэнуэлл придет к ней сюда.

— Брэнуэлл, — прошептала она во тьме своей писательской хибары, — Брэнуэлл, поговори со мной…

Ньюлей-Гроув, ноябрь 1957

От Дафны — ни слова, ни единого словечка: Симингтон испытывал знакомое свинцовое чувство разочарования. Но, как всегда, была уйма несделанной работы, ее приливная волна накрыла письменный стол, захватив даже пространство пола рядом с ним. «Нужно составить план действий», — говорил он себе, стараясь приободриться, хотя трудно было не испытывать ощущения подавленности. Еще с 1930 года Симингтон с головой ушел в бумажную работу, а сейчас рылся в своих папках, пытаясь отыскать несколько рукописей Бронте, и, хотя не сумел этого сделать, пересмотрев множество тайников и коробок, письма, которые он находил в процессе поисков, захватывали его и одновременно приводили в ярость — он не мог удержаться, чтобы не перечитать их. Они относились к тем ужасным месяцам, что последовали после его увольнения из музея в доме приходского священника, когда Симингтона обвинили в краже целого ряда рукописей, рисунков, писем и книг и стряпчие, назначенные Обществом Бронте, преследовали его, требуя все вернуть.

Симингтон хранил копии своих ответов стряпчим и их письма. Вновь и вновь перечитывая переписку с ними, он чувствовал, что ему не хватает дыхания, грудь сдавило так сильно, что стало больно двигаться, и приходилось подолгу сидеть за столом не шевелясь: кипа бумаг лежала перед ним, развернутая, как колода карт; но сколько он их ни перетасовывал, расклад оказывался проигрышным. Дверь была заперта, чтобы предотвратить внезапное вторжение Беатрис, которая, впрочем, хоть и не показывая это явно, продолжала держаться от него на расстоянии.

Беатрис, как и всегда, конечно же, понятия не имела о его неприятностях. Когда его лишили должности хранителя музея и библиотекаря в доме приходского священника, Симингтон объяснил это Беатрис просьбой лорда Бротертона сделать выбор между работой на него, Бротертона, и в Обществе Бронте: в сутках явно не хватало часов, чтобы совместить то и другое. Эта версия звучала правдоподобно, поскольку обязанностей у Симингтона действительно было в избытке: огромное количество материалов необходимо было приобрести, приобщить к архиву, каталогизировать (и не только документы, но и реликвии семейства Бронте: собачьи ошейники, носовые платки с кружевами, домашние тапочки, рукавички — все это считалось столь драгоценным, словно принадлежало святым и было отмечено Божьей благодатью). Однако Бротертон никогда не знал всех обязанностей Симингтона, не просил его отказаться от работы в доме Бронте, ведь лорд был непоколебимым поборником Общества Бронте, содержавшего музей, а также его президентом до самой своей смерти.