Я послушно кивнул, подчиняясь ее опыту. По виду жеребца было ясно, что он сорвется с места от легчайшего неосторожного движения. Его бока мелко дрожали, ноги напряженно застыли, хвост беспокойно дергался вверх и вниз. Он перепуган, внезапно понял я. Он здесь не дома, растерян, не знает, куда бежать. Он никогда раньше не был на свободе, но его инстинкты еще дики, еще противятся поимке. Лошади никогда по-настоящему не бывают укрощены, они только приучаются к неволе.

Джинни направилась к нему, нарочно напевая вполголоса и держа руки ладонями кверху, предлагающим жестом, хотя ей нечего было предложить.

— Ко мне, мальчик мой, — приговаривала она. — Иди ко мне, хороший мальчик, все хорошо, иди сюда.

Конь наблюдал за ней, как будто никогда до этого не видел человека; его тело неуловимо вздрагивало от страха. Веревка свисала с его ошейника, ее свободный конец свернулся на земле; и я задумался, сможет ли Джинни удержать жеребца, если поймает, когда Ленни со всей своей силой его не удержал.

Джинни была уже в шаге от лошадиных ноздрей, протягивая раскрытую левую руку и медленно пододвигая правую ему под челюсть, добираясь до самого ошейника, а не до веревки; ее голос превратился в успокаивающее мурлыканье, и мои напряженные мышцы стали расслабляться.

В последнюю секунду Сэнд-Кастл свел все на нет. Он пронзительно взвизгнул, крутанулся, свалив Джинни на колени, сделал два скачка к густой полосе кустарника, вновь развернулся, прижал уши и, взяв с места в карьер, поскакал ко мне. За мной лежала открытая тропа, вниз по склону холма, назад к мясорубке большой дороги.

Боковым зрением я видел, как Джинни с безумным усилием старается подняться на ноги. Не думая особенно ни о чем, только, может быть, помня, что означает эта лошадь для ее семьи, я, вместо того чтобы отскочить, прыгнул навстречу жеребцу, попытался схватить его за ошейник, промахнулся и вцепился в веревку.

Он едва не вырвал мне руки из суставов и содрал всю кожу с ладоней.

Он рывком опрокинул меня в грязь и втоптал в нее мои ноги. Я все равно обеими руками прирос к веревке, ударился о его плечо и колено и скорее с помощью веса, чем умения, оттянул его с тропы в кусты.

Фактически кусты сработали как якорь. Он не смог бы протащить меня через них, даже если бы я не тянул за веревку; а я неуклюже пытался зацепить ее за ветви потолще, чтобы выиграть в силе, и что-то у меня получалось. Сэнд-Кастл остановился посреди кустов, раздраженно приняв неизбежное, беспокойно дергая головой, дрожа, но больше не пытаясь удариться в паническое бегство. Из-за поворота тропы выбежала Джинни, и вид у нее был, если это возможно, еще более обезумевший. Когда она увидела меня, то споткнулась, чуть не упала и бросилась ко мне, не сдержав крик.

— Господи, какое счастье, какое счастье, как же вы могли, он ведь мог убить, не надо было этого делать, спасибо, какое счастье... дорогой вы мой. — Она без сил опустилась рядом со мной и, как ребенок, утерла глаза и нос о мой рукав.

— Ну, — практично сказал я, — и что нам с ним теперь делать?

После обсуждения мы решили, что я с Сэнд-Кастлом останусь тут, а Джинни пойдет и найдет Найджела или своего отца. Ни я, ни она не были столь самонадеянны, чтобы вести нашу находку домой без подкрепления.

Когда она ушла, я составил опись повреждений. Что касается испорченной одежды, это отстирается, а кожа — до свадьбы заживет. Ноги мои хотя и покрылись синяками, но действовали, никаких переломов, ничего страшного. Я скомкал носовой платок и зажал его в правой ладони, которая слегка кровоточила, и подумал, что привычка бросаться на всяких сбежавших жеребцов и мальчишек с ножами когда-нибудь может выйти мне боком.

Оливер, Джинни, Найджел и Ленни всей толпой подъехали в «Лендровере»; мотор скрежетал, и колеса буксовали в грязи. Сэнд-Кастл, к их явному облегчению, был после проверки объявлен здоровым, и Оливер сурово сказал мне, что «никто, никогда, повторяю, никогда не должен пытаться останавливать взбесившуюся лошадь таким манером».

— Виноват, — сказал я.

— Вы могли погибнуть.

— Так и Джинни сказала.

— Неужели вам это не пришло в голову? — почти со злостью крикнул он; сказались последствия испуга. — Вы не подумали?

— Нет, — искренне сказал я. — Я просто сделал.

— Никогда больше так не делайте, — сказал он. — И спасибо. — Он остановился, проглотил невысказанное и попытался неловко пошутить:

— Спасибо, что позаботились о моем капиталовложении.

Ленни с Найджелом принесли уздечку с удилами, а также жуткого вида подгубную цепь; все это хозяйство надели на жеребца, и плененный (хоть и не усмиренный) беглец был отведен домой. Мне казалось, я видел, как протестует его вышагивающий круп, выказывая отвращение к несправедливости жизни. Я улыбнулся прихотливой мысли; трогательное заблуждение, приписывающее животным эмоции, которые ощущаешь только ты сам.

Оливер отвез Джинни и меня назад в «Лендровере», медленно следуя за конем и рассказывая, как Найджел и Ленни позволили ему освободиться.

— Вот же чертовы олухи! — прямолинейно заявил он. — Будто в первый раз лошадь видят! Знали же, что жеребец дурной, ему силу девать некуда так нет же, надо было держать коня одной рукой, а другой отворять ворота!

Ленни, видно, зазевался, а Найджел махнул рукой или что-нибудь в этом духе, и конь взвился и рванулся прочь. Только подумать! Ленни! Найджел! Как это они умудрились, столько лет работая, сотворить такую глупость?

Казалось, на этот вопрос нет ответа, так что мы просто оставили его ругаться, и он еще ворчал, как отдаленный гром, когда путешествие окончилось.

Оказавшись дома, он поспешил во двор жеребцов, и Джинни колко заметила, что, если Найджел такая же мямля с лошадьми, как с работниками, ничего удивительного, что любая лошадь с характером возьмет над ним верх.

— Всякое случается, — мягко сказал я.

— Фу. — От нее исходило презрение. — Папа прав. Надо чтобы не случалось. Абсолютное чудо, что Сэнд-Кастл вообще не получил ни царапины. Даже если б он не направился к трассе, он мог попытаться перепрыгнуть ограждение — вырвавшиеся лошади часто так делают — и сломать ногу или еще что-нибудь. — Она была так же разгневана, как и ее отец, и по той же причине: неудержимо хлынувшее облегчение после испуга. Я обнял ее за плечи и быстро прижал к себе, чем, кажется, привел ее в ужасное смущение. — Ой, вы, наверно, думаете, что я глупенькая... и так плачу... и вообще.

— Я думаю, что ты чудесная милая девочка, которой испортили утро, сказал я. — Но теперь все хорошо, ты же знаешь.

Разумеется, я и сам верил своим словам. Но я ошибался.

Кальдер Джексон наконец-то собрался отобедать со мной. Он находился в Лондоне по случаю международной конференции специалистов-травников. Он был бы счастлив, сказал он мне, провести хоть вечер вдали от своих коллег, и я назначил встречу в ресторане на том основании, что квартира моя несла на себе печать цивилизации, а вот кухня — нет. В первое же мгновение я почувствовал, что в нем что-то изменилось, хотя трудно было определить, что именно; словно он стал портретом самого себя крупнее натуральной величины.