Понедельник, 29 марта

Получил взбучку от Осси за то, что промотал занятия по повышению квалификации. Он назвал меня «долбаной жопой». Как ни странно, но это нас каким-то образом сближает, и я начинаю испытывать к нему чуть ли не сыновние чувства. Поэтому я извиняюсь совершенно искренне. Днем я удваиваю свои усилия и продаю две газонокосилки и пару секаторов, а после того, как я нахожу разъем сцепления на микрофише, менеджер запихивает мне за ухо карандаш и называет меня гением. «Смотри-ка, а ты растешь», — замечает он, и я ощущаю невероятный прилив гордости. В «Высокой чапарели» есть место, где толстяк по имени Бен Какой-то говорит Новичку, что труднее всего обуздать дикого мустанга, но если сделать это, то лучше него лошади не найти. Может, это как раз про меня? Может, я — дикий мустанг?

Отвратительный вечер с университетскими друзьями Джеммы. Его даже вечеринкой не назовешь. Какой-то торжественный обед. Все изображают собственных родителей и обмениваются репликами типа: «Вам подлить вина?» — «Ах да, самую чуточку». Все уверяют Джемму, что очень счастливы, что она возвращается, и рассказывают о разных тусовках, которые планируются в ближайшее время, типа Великих Скачек в Пижамах в центре Шеффилда и еще какой-то развлекухи в месте под названием «Лимит». Во время десерта ко мне подсаживается Алан, который говорит, что, как он слышал, я «тоже пописываю», и предлагает встретиться в телецентре с другими писателями. Но я понимаю, что он хочет помочь мне лишь потому, что ему надо выяснить, какой нож лучше подходит для паддока с шероховатой поверхностью. В результате я извиняюсь и ухожу домой, а Джемма обвиняет меня в необщительности. Воистину, я пописываю!

9 часов вечера.

Папа принес Чарли большую коробку из-под чая. Она ему понадобится для того, чтобы перевезти в Роксбург свои вещи в конце недели. В прошлом году Чарли играл роль капитана Хука у себя в школе и с тех пор собирает медные и серебряные безделушки, делая вид, что у него есть сундук с сокровищами.

Вечером папа опять на меня набрасывается.

— Я не утверждаю, что все это дело твоих рук. Но неужели ты не можешь, хотя бы ради разнообразия, оказать на него положительное влияние? Я уже устал от того, что на каждом шагу ты ставишь мне подножки. Он все равно уедет в интернат, я уже заплатил за обучение, и дело с концом. Но он равняется на старшего брата… И это налагает на тебя определенную ответственность… Я не возражаю против кочерги и щетки для сажи, но серебряные ложки, которые я получил от деда, — им же сто двадцать лет!

Я обнаруживаю, куда папа спрятал электронную панель управления, подаренную мной Чарли, и до самой темноты мы играем с ним в саду в Человека за Шесть Миллионов Долларов.

Вторник, 30 марта

Сегодня, когда я выдвинул один из своих ящиков, Осси закричал: «Что?!», и я сразу понял, что это вызвано какой-то моей оплошностью, и отправился в зал под тем предлогом, что мне туда надо отнести набор рукояток.

Однако не прошло и нескольких минут, как он позвал меня в кабинет. Он сидел за столом и держал в руках какую-то бумагу. Это был счет из гостиницы «Единорог» на сто тридцать фунтов стерлингов за телефонные звонки и испорченный гладильный агрегат. Он спрашивает, что это значит, и я говорю, что у меня в кармане брюк случайно оказался кусочек сыра, который и пристал к прессу, когда я их гладил, чтобы аккуратно выглядеть на демонстрации плуга с обоюдоострым резаком.

— Не мог же я пойти на демонстрацию в неопрятном виде… Думаю, мне кто-то специально подсунул этот сыр. Вы же знаете этих торговцев газонокосилками! — И я напоминаю ему о том, что говорят ковбои о диких мустангах.

— Ну и что они говорят? — с саркастическим видом интересуется Осси, подписывая чек и даже не глядя на меня.

— Они говорят, что труднее всего обуздать дикого мустанга, — отвечаю я. — Но если ты его объездил, то лучшей лошади не найти.

Осси прекращает писать и пялится на меня с непонимающим видом.

— Мы здесь занимаемся бизнесом, а не разведением лошадей, — произносит он и рвет чек на двадцать девять фунтов пятьдесят четыре цента (моя зарплата составляет меньше ста тридцати фунтов стерлингов).

Нет, все в этом мире не так. Продажей комплектующих к газонокосилкам должны заниматься роботы. И вечером я сообщаю об этом папе.

— Необходимо внедрять новые технологии. Если у нас в машинах есть саморегулирующиеся окна, почему бы не произвести металлических Микки-Маусов, которые будут выполнять всю тяжелую работу в магазинах по продаже садовой техники?

— Тебя снова уволили? — спрашивает он.

— Вовсе нет. Стоит мне выразить точку зрения, отличающуюся от твоей, и ты тут же считаешь, что меня уволили!

— Так тебя уволили?

— Ну уволили.

Меня не оставляет в покое эта фраза, сказанная приятелем Джеммы о том, что «я пописываю». Неужто то, чем я занимаюсь, так и называется? Толстой прав: писать следует только тогда, когда, каждый раз обмакивая перо в чернильницу, ты оставляешь в ней частицу своей души. А когда пишу я, ничего подобного не происходит. Вечером перечитал начало своего романа. Он весь пронизан полной неспособностью Пижона что бы то ни было сделать. Единственное, что мой герой делает, это бездельничает и ругается. Я начинаю испытывать к нему те же чувства, которые папа испытывает ко мне: «Послушай, я написал про тебя уже три страницы, так сделай же наконец уже что-нибудь!».

Папа считает, что все свои поступки я совершаю специально для того, чтобы потом включить их в свою книгу. Он сообщает мне об этом позднее вечером. Он думает, что я постоянно увольняюсь именно из-за этого.

— Ты просто экспериментируешь надо мной и ждешь, как я отреагирую, — заявляет он. — И не говори, что это не так, потому что я читал твой дневник.

Я отвечаю, что он просто срывает на мне зло из-за того, что я вывел его в рассказе о ваннах в самом неприглядном виде.

Но может, он прав и я действительно законченная жопа? Золотые годы моей жизни завершились семь лет тому назад, когда я закончил школу в Чолсбери. Там у меня все получалось. Мое имя было внесено в справочник Бета по математике, я был капитаном школьной футбольной команды, встречался с единственной девочкой, которая походила на девочку, и обладал полным набором наклеек с футбольными звездами Кубка мира. Тогда было легко понять, насколько хорошо у тебя складывается жизнь, потому что все занимались одним и тем же. Грубо говоря, если ты мог хорошо подать мяч, числился в хорошистах и по-французски целовался с девочкой за стеной библиотеки, то можно было не сомневаться в том, что жизнь у тебя удалась. Но стоило повзрослеть, и все начало усложняться. Поменялись правила. Футбол перестал быть единственным хобби, и в уравнение начали входить такие понятия, как верховая езда, коллекционирование марок, музыкальные пристрастия и прочие формы досуга. А это все несоразмерные вещи. Можно ли сопоставить два гола, забитых левой ногой команде Лей-Хилла, с дипломом пятой степени за игру на гобое? Невозможно.