Впрочем, Василий не обращал на них никакого внимания. Вместо этого он достал пиликающий телефон и принялся фотографировать старинное изделие. Затем сбросил фотографию своему старому знакомому и набрал его номер. Разговор получился сумбурный и с помехами, но в целом, Кузнечко понял, что есть легенда о похожих пропавших мечах императорской династии Цин. Якобы часть из них отыскали в разных уголках мира, и они давно хранятся в Пекине, а другие, похожие на этот, считаются утерянными. Стоимость артефактов было сложно переоценить, тем более что для Поднебесной это были не только музейные экспонаты, но очень легендарные и даже священные штуки. Кузнечко уже хотел для профилактики объяснить знакомому, что увидел современный ценник на рукояти, и извиниться за ошибку, как раздался характерное потрескивание и уставший за долгое время без подзарядки телефон отключился.

Политконсультант сидел перед окошком на корточках с мечом в руках не в силах шевельнуться. Мысль лихорадочно работала. Если бы это была правда, то все его вопросы с регионом и выборами решились бы на раз-два! Он не удержался и невольно представил себе многомиллиардные вливания Китайской народной республики в экономику Провинции, гастроли Пекинского театра, новые автобаны и международный аэропорт, визиты на высшем уровне и вручение ему лично высшей награды Китая на главной площади Паракорочки, и еще огромный красивый плакат на въезде в регион: «Провинция – побратим Китайской республики! Даешь московский размах народу области!».

Василий тряхнул головой, как бы стряхивая наваждение, поднялся, прижал к груди свою находку и подошел к лестнице. Сел на чердаке, свесив ноги на ступеньки, и громко закричал:

– Семен Георгиевич! Семен Георгиевич! Вы меня слышите?

Дверь открылась, и в сени вышел Цапля.

– Что-то ты больно долго звонишь-то Василь! Я тут еще два вопроса с тобой хочу обсудить, чай готов, еще и варенья с подпола достал! Слезай, давай!

– Дед, скажи мне, пожалуйста, чего это у тебя тут за сабля какая-то ржавая пылится? Буденовская, что ли? – стараясь говорить как можно беззаботнее и скрывая волнение, спросил Кузнечко. – Запнулся об нее, палец на ноге отшиб…

– Ох ты, горе какое, шибко ногу-то побил? Ходить сможешь? – засуетился дед. – Хотел же хлам с чердака выкинуть, руки все не доходят!

– Да не, не сильно. Откуда ржавчина-то эта? – повторил вопрос Ежихин, твердо решив не спускаться, пока не выпросит ли, нельзя ли купить эту штуку у хозяина.

– Да отцовская! Он же в Манчжурии несколько раз был по спецзаданию, вот как-то раз и привез. А как его при Хрущеве турнули с МГБ, так он расстроился, достал ее, поставил около печки, и давай ею то капусту шинковать, то жерди рубить, ух, вострая была. А потом, перед тем как запить по-черному, забросил ее на чердак, и берданку эту туда же забросил, и какие-то еще свои все штуки, и больше туда ни разу не поднимался до самой смерти. Саблю эту он китайкой называл, я мальцем помню, и говорил, что даже китайский царь ее на ремне носил.

– Семен Георгиевич, отдай ее мне! Или продай не задорого, все равно ржавая! – выдохнул из себя Кузнечко. – Пожалуйста, очень прошу, своему папе покажу, он обожает китайское холодное оружие…

Кузнечко вдруг стало стыдно, чего он раньше за собой не замечал, и перед своим отцом, и перед Цаплей, и перед Бабой-ягой, как ни странно, за свое вранье. И он добавил:

– Вернее как, мне просто очень надо…

– Так забирай на здоровье! Неспроста же она тебе под ногу залезла! Но давай так, поговори со мной еще хоть часик и забирай! – не раздумывая ответил Цапля. – А лучше так и вообще оставайся до завтра хотя бы! Мне ж тебя о стольком еще расспросить надо, когда ж я теперь живого москвича встречу, да еще и политического!

Кузнечко слетел с лестницы и крепко обнял Цаплю, не отпуская от груди теперь уже свой, такой неожиданный, меч-кладенец.

* * *

Иван размахнулся и со всей силы, наверное, уже в десятый раз всадил тяжелый колун на длинной рукояти в сучковатую чурку. Глаза щипало от пота, с кончика носа капало, футболка была насквозь мокрой. Вокруг чурки высились горки разнокалиберных поленьев, половина из которых по размеру подошли бы только для топки промышленной кочегарки. Рядом лежала куча щепы, сколов, ошметок коры. Колоть дрова Ивану показалось делом азартным, но не таким легким и ловким, как это показывают в старых фильмах.

– Что ж ты, милок, чурку колешь поперек сучковины? – с легким смешком спросила тетя Маша, незаметно подошедшая к Кузнечко сзади и наблюдавшая за помощью постояльца. – Повдоль сука, повдоль коли… Во-о-от, видишь!

Одинокая тетя Маша, дородная пожилая женщина пятидесяти – шестидесяти лет, в просторном ситцевом платье в цветочек и убранными под платок волосами пустила Туриста в избу на ночлег и вторые сутки пыталась получить от постояльца хоть какую-то выгоду, заодно развлекая себя разговорами с городским человеком.

– Разве можно такой чурбан в середку долбить без перерыва, Ваня? Погляди, сердцевинка подгнившая, а вокруг древесинка крепкая, стукнуть надо с одного краешка, потом напротив, с другого, и все! А ты мне щепы на самовар целую гору накуролесил, экий ты не приспособленный к жизни, одно слово городской! И не гладь ее, как бабу, резче, резче колун бросай, не силой рук бей, а своим весом…

Иван в сердцах бросил на траву колун, чувствуя себя уязвленным женским наставничеством, и сказал:

– Да я вообще читал, что дрова в деревнях зимой заготавливают, а никак не в июне, тетя Маша! Что вы меня все стыдите!

– Ух ты, обиделся! Ну, присядь, отдохни, устал ведь. Вон в крынке морсика тебе принесла. Давай покажу, давай, давай колун…

Тетя Маша взяла тяжелый колун, развернула едва не самый большой чурбан, медленно подняла орудие над головой, и резко, с выдохом, подавшись вперед, бросила острую железную болванку. Через три-четыре минуты на месте чурбана лежала кучка аккуратных поленьев. Особенно поразило Ежихина, что наколов из чурки узеньких, сантиметров десять-пятнадцать, пластов, тетя Маша брала каждый и, придерживая одной рукой заготовку, другой ловко отщелкивала колуном полешки, ни разу не попав по пальцам и не промазав. Затем тетя Маша, тяжело дыша, прислонила деревянное топорище стоймя к чурбану, смахнула рукавом капельки пота со лба и присела, громко выдохнув, рядом с восхищенным ее дровяным искусством Иваном.

– Грамотный ты, Ваня, правильно все про зиму и дрова говоришь. Только кто ж мне эту кучу зимой-то раскол бы? Внук в армии нынче служит, сын помер три года назад, соседа Лешку неудобно просить, и так за полцены дров натаранил, на две зимы хватит, а у него свое хозяйство да ребятишки. Я уж сама, как-нибудь, потихоньку. Силы не те совсем. Думала, тебя Бог в помощь послал, а ты уже и литовку мне сломал, и хряка напугал, да еще выпустил беса в огород, калитку же запирать надо, когда хлев чистишь… Ладно хоть загнать помог обратно… Дров опять же с тобой не заготовишь… Ну, да ладно, давай дальше рассказывай! Как же ты так ее любил без единого свидания-то? Во, дожились с этим интернетами…