Некоторые полагают, что коммерческое суррогатное материнство в том виде, в каком оно практикуется сегодня, в моральном отношении менее сомнительно, чем соглашение, которое привело к делу «малышки М». Поскольку женщина, вынашивающая чужого ребенка, предоставляет не свою яйцеклетку, а только матку, можно доказать, что рожденный ею ребенок генетически не ее. Согласно этой позиции, ребенка не продают, и вероятность того, что родившая ребенка женщина станет предъявлять права на него, снижается.

Но суррогатное зачатие не решает моральную проблему. Действительно, возможно, что женщины, вынашивающие чужих детей, будут менее привязаны к выношенным и рожденным ими детям, чем суррогатные матери, предоставляющие свою яйцеклетку. Но разделение материнства не на две, а на три составляющие (усыновляющую мать, донора яйцеклетки и женщину, вынашивающую чужой плод) не дает решения вопроса о том, кто из этих трех сторон имеет преимущественное право на ребенка.

Если угодно, передача вынашивания детей на аутсорсинг произошла благодаря тому, что появление экстракорпорального зачатия привело к обострению внимания к моральным аспектам проблемы. Существенная экономия средств, которую получают будущие родители, и огромные по сравнению с заработками индийцев экономические выгоды, извлекаемые индийскими суррогатными матерями, делают неоспоримым тот факт, что коммерческое суррогатное материнство может повысить общее благосостояние. Так что, с утилитарной точки зрения, трудно сомневаться в становлении оплачиваемого суррогатного материнства как отрасли глобальной экономики.

Но глобальный аутсорсинг беременностей обострил и моральные сомнения. Суман Додия, 26-летняя индийская женщина, ставшая суррогатной матерью, которая выносила ребенка для пары из Великобритании, как горничная ранее зарабатывала 25 долл., в месяц. Для нее возможность заработать 4,5 тыс. долл., за 9 месяцев должна была быть неотразимо привлекательной[154]. Тот факт, что она уже родила троих детей от мужа и никогда не обращалась к врачу, придает пикантность ее роли суррогатной матери. Рассказывая о своей суррогатной беременности, она сказала: «Теперь я более осторожна, чем была, когда вынашивала своих собственных детей»[155]. Хотя экономические выгоды ее решения стать суррогатной матерью очевидны, но вовсе неочевидно, что это решение можно назвать свободным. Более того, создание суррогатного материнства как отрасли глобальной экономики, как политики, сознательно проводимой в бедных странах (и не менее того), обостряет чувство того, что суррогатное материнство обесценивает женщин, превращая их тела и репродуктивные способности в инструменты.

Трудно вообразить две сферы человеческой деятельности более непохожие, чем вынашивание детей и ведение войны. Но женщины, вынашивающие в Индии чужих детей, и солдат, нанятый Эндрю Карнеги и заменивший его на полях Гражданской войны, имеют что-то общее. Размышления о правильном и неправильном в ситуациях этих людей ставит нас перед двумя вопросами, разделяющими конкурирующие концепции справедливости: «Насколько свободны решения, которые мы принимаем на свободном рынке? И существуют ли некоторые добродетели и блага высшего порядка, которые рынки не уважают и которые нельзя продать и купить за деньги?»

Если вы верите во всеобщие права человека, вы, вероятно, не утилитарист. Если все люди достойны уважения, независимо от того, где живут и чем занимаются, тогда относиться к ним только как к инструментам достижения коллективного счастья — неправильно. (Вспомните историю Ле Гуин о ребенке, чахнущем в погребе и голодающем ради «города счастья».)

Права человека можно отстаивать потому, что их уважение в долгосрочной перспективе увеличит пользу. Однако в этом случае мотивом в пользу уважения прав является не уважение лиц, которые обладают этими правами, а улучшение положения всех. Одно дело — осуждать историю страдающего ребенка потому, что этот сценарий снижает общую пользу, и совсем другое дело — осуждать такой сценарий как моральное зло само по себе, как несправедливость по отношению к данному ребенку.

Если польза не является основанием прав, тогда что является их нравственной основой? Либертарианцы предлагают возможный ответ. Индивидуумов не следует использовать просто в качестве средств достижения благосостояния других людей потому, что такое отношение к этим индивидуумам нарушает их фундаментальное право собственности на себя самих. Моя жизнь, мой труд, моя личность принадлежат мне и только мне. Общество в целом не вправе распоряжаться активами, которые являются моей собственностью.

Однако, как мы уже видели, концепция собственности на самих себя, будучи последовательно применена, приводит к выводам о необходимости устранения всех ограничений рынка, избавленного от всякой социальной защиты тех, кому не повезло; о минимальном государстве, исключающем большинство мер по смягчению неравенства и достижению общего блага, и о торжестве настолько полного согласия, что оно будет допускать наносимые людьми самим себе оскорбления человеческого достоинства вроде каннибализма по согласию или продажу человека в рабство.

Даже Джон Локк (1632–1704), величайший теоретик прав собственности и ограниченного государства, не утверждает неограниченное право собственности человека на самого себя. Локк отвергает мысль о том, что мы можем распоряжаться своей жизнью и свободой так, как нам заблагорассудится. Но в своей теории неотчуждаемых прав Локк ссылается на Бога, что создает трудности тем, кто ищет моральных оснований прав человека, которые не зиждились бы на религиозных посылках.

Иммануил Кант (1724–1804) предлагает альтернативное объяснение обязанностей и прав. Его трактовка этой проблемы является одной из самых мощных и влиятельных, какие были даны каким-либо философом, и она не зависит от мысли о том, что мы владеем собой на правах собственности, или от утверждения, что наша жизнь и наши вольности — это дар Божий. Трактовка Канта построена на том, что люди — существа рациональные, мыслящие, заслуживающие достоинства и уважения.

Кант родился, жил и скончался в восточно-прусском городе Кёнигсберге. Он был выходцем из семьи весьма скромного достатка. Кант-старший зарабатывал на жизнь шорным делом. Родители Иммануила были пиетистами, то есть протестантами, которые делали акцент на внутреннюю религиозную жизнь и свершение благих дел[156].

Иммануил преуспевал в университете Кёнигсберга, куда он поступил учиться в 16 лет. Какое-то время он работал частным учителем, а в возрасте 31 года получил первую академическую работу, став преподавателем, не получавшим фиксированного жалованья (оплата, которую он получал, зависела от числа посещавших его лекции студентов). Кант был популярным и усердным лектором и читал около 20 лекций в неделю по разным предметам, в том числе по метафизике, логике, этике, праву, географии и антропологии.