Ночь была спокойной. Только где-то издалека слышались пулеметные очереди.

С раннего утра я был на ногах. Я простился с дедушкой и бабушкой и пошел на станцию, где иногда останавливались поезда Ганновер — Берлин.

Обещанный на сегодня поезд действительно пришел. Я был его единственным пассажиром. Очевидно, никто не хотел в складывающейся обстановке ехать в Берлин. Мне тоже это доставляло мало удовольствия.

У Ратенова я переехал Хафель. Здесь, у железнодорожного моста, я, еще школьником, часто купался. Но это было уже давно. Так мне знакомый ландшафт сейчас выглядел совершенно чужим для меня.

За Неннхаузеном последовал Бушов. Поезд шел очень медленно, словно и сам не хотел в Берлин. Вустермарк, Далгов-Дёбериц. Между Дёберицем и Глинке-Крампниц находится полигон, на котором я учился в сентябре 1939 года. Тогда и подумать никто не мог, что война будет длиться так долго и что совсем невозможно было себе представить, что она будет проиграна.

В Шарлоттенбурге я сошел с поезда. Я осмотрелся: руины, упадническое настроение. К удивлению, надземка еще работала. Я отправился в Райникендорф, в казармы «Герман Геринг». 14.10. Над нами — соединение американских бомбардировщиков. Четырехмоторные дальние бомбардировщики. На солдатском жаргоне прозванные за их огневую мощь «летающими крепостями». К монотонному звуку моторов бомбардировщиков вдруг примешался свистящий тон. На безоблачном небе я увидел немецкий истребитель — единственный, атаковавший соединение из 40 бомбардировщиков!

— Это безумие! — сказал рядом со мной какой-то унтер-офицер. Может быть, он был прав. А мы разве не безумцы отдавать свои жизни в последние месяцы, когда ситуация совершенно безысходная? Кто осмелится справедливо оценить такое поведение?

Над нами раздалось стаккато бортовых пушек. По моей оценке, воздушный бой разыгрывался на высоте 6–7 тысяч метров. Немецкий истребитель атаковал снизу, вертикально набирая высоту. Он пролетел американское соединение насквозь и оказался вдруг над вражеской армадой. Немецкий самолет оказался необычно быстрым. Он сделал вираж и сверху обрушился на американцев. Опять застучали бортовые пушки. Первый четырехмоторный бомбардировщик задымил и стал терять строй.

Как зачарованный я смотрел вверх. Я точно видел, что у немецкого истребителя два двигателя. Очевидно, это была чудо-птица — «Ме-262», о котором так много говорили.

Третий заход: навстречу истребителю ударила стена огня. Второй американец загорелся, потерял строй и начал снижаться. И сразу — четвертый заход, и через несколько секунд загорелся уже третий американец. Истребитель исчез за горизонтом, а бомбардировочное соединение продолжило свой полет на запад.

То, что я сейчас видел, было немыслимо. Превосходство этого истребителя было подавляющим. Я задался вопросом: почему этот самолет только сейчас начал принимать участие в боевых действиях? Почему так поздно? Слишком поздно!

15 апреля

В казарме «Герман Геринг» не знали, что со мной делать. Меня перевели в Хоеншёппинг, южнее Файтена — на северо-западе Берлина.

16 апреля

Русские с Нейсе и с плацдармов на Одере начали наступление на Берлин. Вчера американцы в нескольких местах переправились через Эльбу. По радио говорили: «…юго-восточнее Магдебурга гренадеры сбросили переправившихся через Эльбу американцев и захватили многочисленных пленных. Южнее проводятся контратаки против других плацдармов…»

Я получил приказ отправиться в штаб парашютно-танкового корпуса «Герман Геринг». Штаб располагался в Зенфтенберге. Это местечко между Дрезденом и Котбусом. Вечером я сел в поезд, который должен доставить меня в корпус.

17 апреля

Зенфтенберг. Я приступил к расспросам. Об обстановке никто не имеет конкретного представления, но каждому ясно, что мы — накануне разгрома. Это понимание резко подчеркивалось приближающейся артиллерийской канонадой.

18 апреля

Представился в штабе корпуса. Мне заявили, что инвалиды в корпусе не нужны, и тут же выдали предписание в Файтен / Берлин. Будет ли это решение для меня иметь положительные или отрицательные последствия, увидим потом. И потом, совершенно не ясно, кто быстрее окажется в Берлине — «Иваны» или я?

На грузовике я отправился в Финстервальде. На вокзале мне сказали, что, может быть, в 20.00 будет поезд на Берлин.

На улице я видел стоящих женщин и детей. Там были и старики. Когда я проходил близко от них, слышал обрывок разговора о том, что еще есть шанс остановить Красную Армию. Я был поражен постоянно высказывавшимся мнением, что частям корпуса «Герман Геринг», стоящим под Хойерсвердой и Баутценом, удалось уже сделать это. Святая наивность! Я смущенно отвернулся.

В 20 часов действительно на Берлин отправился поезд. Вагоны были переполнены. Бегущее гражданское население и солдаты всех родов войск. В полночь мы остановились под Кенигвустерхаузеном. Поезд дальше не пошел: пути повреждены бомбардировкой.

19 апреля

4.30. Поезд остановился в Эйхвальде. Нам предложили выйти. Над Берлином я увидел переплетение лучей прожекторов. Рядом с вокзалом я нашел себе место для сна в куче садовых листьев. Когда я в 10 часов проснулся и увидел себя в саду, передо мной стоял садовник, мужчина лет 70. Я попытался ему объяснить, что меня заставило сюда забраться. Он махнул рукой и спросил про обстановку. Больше, чем он уже знал, мне сообщить ему не удалось. Но он мне сказал, что немецкие войска в Рурском котле капитулировали. Я попрощался с ним, а он взял лейку и стал поливать грядки с ранней свеклой. Жизнь продолжалась.

Вечером я воспользовался возможностью отправиться по железной дороге в Берлин. Поезд остановился в Трептове. Пойдет ли он дальше — непонятно. Железнодорожное сообщение в имперской столице прервано во многих местах.

20 апреля

Рассвело. Поезд пошел дальше. Часы показывают 6.35! Я заметил, что едем мы не на север. Наверное, центр города так сильно поврежден, что мы должны его объезжать.

11.35. Шпандау. Нас снова попросили выйти из поезда. Кажется, здесь конечная. Я решил навестить своего дядю Германа. Он живет у самого Хафеля, напротив Сименсштадта. Чтобы дойти до его квартиры, мне понадобилось два часа.

Дядя и тетя были удивлены, когда я заявился к ним. Они были такими же не выспавшимися, как и я. Они целыми неделями сидели в подвале в надежде, что бомбы их пощадят. Их сын Вольфганг по-прежнему считался пропавшим без вести.

Мы поднялись из подвала наверх. Тетя поставила передо мной хлеб и остатки колбасы. Я съел кусок хлеба, но к колбасе не притронулся. Тетя, несомненно, хотела накормить меня от всей души, но съесть колбасу из ее скудного пайка я не мог.

Во второй половине дня я распрощался с ними. Пожелали друг другу всего хорошего. Каждый знал, что это прощание может оказаться последним. Советская артиллерия обстреливала северные районы города. Я стоял на улице, ведущей из Шпандау на север, и не знал, что мне делать. Район словно вымер. Жители из своих подвалов почти не выходили. Позади я услышал шум мотора: грузовик. Водитель подвез меня до Фельтен-Хоеншёппинга.