— Что ты такое говоришь, Стивен?

— Я говорю, что в письме не хватает страницы. Средней страницы. Этому у меня только одно объяснение: должно быть, Хелена вытащила ее. Я всегда подозревал, что она роется в моих вещах, но поймать ее с поличным мне никогда не удавалось. А меня, пока я находился на лечении, пичкали сильнодействующими лекарствами, так что я плохо соображал. Возможно, она в это время и почту мою просматривала.

Мод словно застыла, сидя на скамье. Эдит опять оказалась права. Она говорила, что Мод не может знать того, что скажет ей Стивен. Как выяснилось, Стивен и сам не представлял, что он скажет Мод, пока вновь не увидел свое письмо.

— С тех пор как лейтенант Томсон сообщил мне про твою реакцию на мое письмо, — продолжал Стивен, — и заметь, ему было неизвестно его содержание, мне не терпелось связаться с тобой, но я не мог, потому что в нашей части действовали строгие правила соблюдения безопасности. Лишь после того, как мы высадились в Нормандии и моя непосредственная миссия была окончена, я смог послать к тебе пребывающего в неведении беднягу Томсона.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Мод. — Он ведь был травмирован. Контужен.

— У нас у всех была контузия, в той или иной степени, — Стивен невесело улыбнулся. — Боюсь, лейтенант Томсон был на, своего рода, разведывательном задании. Ему было поручено выяснить, желаешь ли ты снова увидеть меня. Это все, что он должен был сделать. Остальное ему не было известно. И под «остальным» я подразумеваю то, что намерен сам узнать у тебя, почему ты меня разлюбила.

— Но я не разлюбила, — сказала Мод, прежде чем сообразила, что она говорит. А потом прижалась к нему, расплакалась. Стивен обнял ее, стал целовать ее лицо, волосы, губы.

— Милая, родная, — повторял он, тоже плача. Захлебываясь словами, они что-то без умолку говорили, шептали друг другу, смеялись, наверстывая — во всяком случае, пытаясь наверстать, — упущенное за годы разлуки.

— Помнишь, как мы первый раз были здесь, в Лондоне? — спросила Мод чуть позже, когда слезы высохли и они просто сидели, нежно обнявшись. — Война тогда только маячила на горизонте.

— Да, — тихо отозвался Стивен.

— Кажется, так давно это было.

— Да.

— А теперь война почти кончилась.

— Да, надеюсь.

Она спрятала лицо у него на груди и спросила:

— Что с нами будет?

— Ты о чем?

— Разве можно вернуться к той жизни, которая была до войны? Ту жизнь уже никогда не вернуть.

— Пожалуй, — согласился Стивен.

— Так, как прежде, никогда не будет.

— Будет по-другому, — сказал Стивен.

Мод подняла голову и увидела людей, снующих по вокзалу. Влюбленные при встрече целовались, кто-то здоровался, кто-то прощался, — в общем, жизнь продолжалась, била ключом. Стивен прав, подумала она, теперь у них будет что-то другое. Невозможно вернуть то время, которого больше не существует; невозможно вернуть мир, который изменился. Тех двоих, молодого оксфордского наставника и его американской студентки больше нет. Нет тех двоих наивных, которые беззаветно любили друг друга. Вместо них теперь были мужчина и женщина, любившие друг друга не меньше. Усталые, заплаканные, благодарные до глубины души, они сидели на скамье на вокзале Ватерлоо — сидели в зале ожидания, осознала Мод, едва заметно улыбнувшись. Да, именно это они и делали по прошествии стольких лет. Ждали, вместе, наступления следующего жизненного этапа

К тому времени, когда Мод Кендалл закончила свой рассказ, уже близился вечер. Чердак окутывал синеватый тусклый свет. Они с Кэрри поднялись сюда, чтобы очистить помещение от ненужных вещей, а вместо этого увлеклись необычайной историей жизни Мод. Какое-то время женщины сидели молча, потом Кэрри тихо спросила:

— Значит, настоящая любовь — беззаветная любовь, любовь без иронии — это не выдумка?

— Ну что ты, милая, нет, конечно, — ответила Мод. — Откуда у тебя такие мысли?

Кэрри смущенно заерзала на табурете, а потом поведала бабушке про своего приятеля, барабанщика Руфуса Каули, и про свои неглубокие чувства к нему.

— Я уж начала думать, что мне следует просто принять его. Что, наверно, это и есть любовь. В конце концов, он очень милый, интересный, хорошо ко мне относится. И очень сексуальный, бабушка.

— Прямо как Аллен Дрейк, — улыбнулась Мод. — Дело в том, что любовь — стихия, природа которой неизвестна. Никто не знает, почему два человека, встретившись, проникаются друг к другу всепоглощающим чувством, которое затмевает все остальное в их жизни. А. Л. Слейтон и другие поэты-романтики понимали, что такая любовь — загадка и что, если уж она приходит к тебе, ее нужно беречь и почитать. Однако так длинно и витиевато я пытаюсь сказать тебе следующее, — продолжала Мод. — Настоящая любовь существует, и уж кто-кто, а ты, моя родная, ни в коем случае не должна довольствоваться меньшим. Ты чудесная девочка. И молода. И, когда на следующей неделе покинешь родной дом, мир перед тобой откроется, как… как устрица. — Пожилая женщина рассмеялась. — Поэт из меня всегда был никакой. Это удел других.

Пусть Мод Кендалл и не была поэтом, но о поэзии она знала очень много. После войны она и ее муж Стивен вместе преподавали литературу в Суссекском университете в Англии. В Оксфорде они не могли оставаться, потому что близость Хелены, наконец-то давшей согласие на развод, создавала им неудобства. Поэтому они арендовали небольшой домик в Суссексе, где и жили на протяжении многих лет, пока не уехали в США. Сначала они поселились в Нью-Йорке и стали преподавать поэзию в Колумбийском университете, а потом, когда Стивен достиг пенсионного возраста, переехали в северную часть штата, в городок Лонгвуд-Фоллс, в котором Мод выросла и который наконец-то, по прошествии стольких лет непрошеных треволнений, сумела оценить по достоинству.

В 1974 году Лонгвуд-Фоллс во многом оставался таким, каким Мод его помнила. Конечно, к тому времени ее родители уже умерли, но брат и сестра со своими семьями по-прежнему жили здесь, и она со Стивеном и их дочерью Луизой — матерью Кэрри — стала вести в маленьком городке мирное счастливое существование. С тех пор Лонгвуд-Фоллс они не покидали, так и жили в окружении взрослых детей, взрослеющих внуков и друзей. Их любовь не умирала, даже не увядала. Их привязанность друг к другу была очевидна всякому, кто, проходя мимо их дома летним вечером, видел Мод и Стивена Кендаллов на крыльце. Они сидели на диване-качалке, держась за руки.

Однако, хотя любовь их не угасала, сами они старели и слабели, что конечно же было ожидаемо, и в отношении себя Мод с этим могла смириться, но немощность и болезнь Стивена повергали ее в шок. Порой, в те последние месяцы его жизни, она смотрела на него, когда он спал рядом с ней, и отмечала, как сильно он похудел. Его все еще волнистые волосы теперь поредели и стали совсем седыми. А лицо, очень долю остававшееся красивым и по-мальчишески живым, как-то вдруг резко изменилось: уголки рта опустились под гнетом болезни, морщины на лбу прорезались глубже. Во сне он казался озабоченным, будто решал какую-то особенно трудную математическую задачу. Он был очень стар. Мод не верила, что это может случиться с ним.