К тому времени у Сталина наверняка был уже разработан план, как бороться с опасной популярностью Кирова. На пленуме он предложил отозвать его из Ленинграда и назначить одним из четырех секретарей ЦК партии. Одним камнем вождь убивал сразу двух зайцев: лишал друга, превратившегося в соперника, многочисленных ленинградских сторонников и удовлетворял тех, кто хотел видеть Кирова в секретариате. На бумаге выдвижение в секретариат выглядело большим повышением. На самом же деле оно ставило Кирова под постоянный контроль Сталина.

В свите вождя к переводу в Москву относились со смешанными чувствами. Киров был не первым и не последним партийным боссом, кто протестовал против такого повышения. В глазах Сталина отказ переезжать в столицу означал неподчинение жесткой партийной дисциплине. Киров ставил личные интересы выше партийных, а это считалось у большевиков смертным грехом. В конце концов просьбу Сергея Мироновича оставить его в Ленинграде еще на два года поддержали Серго Орджоникидзе и Валериан Куйбышев. Обиженный Сталин вышел из зала.

Серго и Куйбышев посоветовали Кирову найти компромисс и помириться со Сталиным. Киров стал третьим секретарем ЦК, но временно оставался в Ленинграде. Поскольку в Москве он бывал нечасто, Сталин начал относиться с подчеркнутой теплотой к другому вновь избранному члену ЦК, Андрею Жданову. Жданов вскоре стал самым близким другом вождя. После того как его выбрали четвертым секретарем, Жданов, руководивший Горьким, переехал в Москву.

Киров вернулся в Ленинград, мучаясь от осложнений невылеченного гриппа, застоя крови в правом легком и учащенного сердцебиения. В марте Орджоникидзе настоятельно просил его: «Послушай меня, мой друг, ты должен отдохнуть. Уверен, не произойдет ничего особенно страшного, если тебя не будет 10–15 дней… Наш друг Земляк [так Серго и Киров называли между собой Сталина] считает тебя здоровым, и тем не менее ты должен взять короткий отпуск!»

Сергей Миронович понимал, что Сталин не простит ему заговора, несмотря на то что он в нем не только не участвовал, но и даже сдал заговорщиков. Однако внешне все было как раньше. Сталин не охладел к «младшему брату». Напротив, его дружба стала еще более сильной. Сталин требовал, чтобы они регулярно встречались в Москве. С Серго, а не со Сталиным Кирову следовало обсудить свои подозрения и плохие предчувствия. «Я очень хочу поговорить с тобой, накопилось много вопросов, но это не для письма. Придется подождать личной встречи». Вне всяких сомнений, они обсуждали многие вопросы в разговорах с глазу на глаз, понимая, что не все можно доверить бумаге.

В архивах сохранились намеки на то, что Киров скептически относился к чрезмерному прославлению Сталина. 15 июля 1933 года в письме вождю он обратился официально: «товарищ Сталин» (а не как обычно, по-дружески – «Коба»). В том письме Киров информировал Сталина, что его портреты печатают в Ленинграде «на довольно тонкой бумаге». К несчастью, использование другой бумаги «невозможно по техническим причинам». Можно себе представить, как Серго и Киров, оставшись наедине, посмеивались над тщеславием Сталина. Известно, что Киров нередко пародировал грузинский выговор вождя перед преданными ленинградцами.

Во время приездов в Москву Киров и Сталин по-прежнему вели себя как закадычные друзья, но Артем Сергеев помнит, что шутки порой становились натянутыми и не очень веселыми. В них все чаще ощущалось напряжение соперничества. Однажды они обменялись юмористическими тостами на ужине в узком кругу.

– Хочу предложить тост за Сталина, самого великого вождя всех времен и народов, – сказал Киров. – Я занятой человек и, вероятно, забыл некоторые твои великие дела!

Киров, часто стремившийся быть в центре внимания, этим тостом как бы высмеял культ Сталина. Он говорил с вождем со смелостью, которая и не снилась другим фаворитам, Берии и Хрущеву.

– Тост за нашего любимого руководителя ленинградской партийной организации и, возможно, вождя бакинского пролетариата! – ответил Иосиф Виссарионович. – Он предупреждал меня, что не может читать всех бумаг. Что еще я могу для него сделать?

Даже в веселом обмене уколами подвыпивших друзей чувствовалось плохо скрываемое раздражение. Но представители семьи почему-то по-прежнему считали их друзьями и «братьями». Вегетарианский период, по определению поэтессы Ахматовой, подходил к концу. Приближались кровавые годы.

30 июня 1934 года недавно ставший канцлером Адольф Гитлер жестоко расправился с врагами внутри нацистской партии. «Ночь длинных ножей» вызвала у Сталина неподдельный восторг.

– Слышал, что произошло в Германии? – спросил он на следующий день Микояна. – Этот Гитлер тот еще тип! Потрясающе! Очень ловкий и умный ход, который требует мастерства настоящего политика.

Анастаса Ивановича тогда сильно удивило, что Сталин восхищается немецким фашистом.

Сталин был излишне скромен. Большевики и сами прекрасно умели расправляться с врагами.

Летом 1934 года накал репрессий, кажется, начал спадать. В мае скончался председатель ОГПУ Менжинский. Он увлекался оккультными науками, постоянно болел и большую часть времени проводил в уединении за изучением старинных рукописей на персидском языке. Говорят, что, кроме персидского, он знал еще одиннадцать языков. Советские газеты сообщили, что вместе с ним скончался и ненавистный всем ОГПУ, который был поглощен Народным комиссариатом внутренних дел (НКВД). Эти изменения зародили у многих надежды. Советские граждане думали, что вместе с веком джаза в СССР придет свобода.

Комиссаром НКВД стал Генрих Ягода, некоторое время руководивший ОГПУ. Иллюзия оттепели быстро прошла. Первым признаком новых гонений стал визит Ягоды к Сталину с новым произведением Осипа Мандельштама.

Мандельштам писал удивительные стихи. Его произведения, с их обжигающей эмоциональной чистотой и душераздирающей честностью, которые и сейчас пробиваются сквозь затянувшие человечество тучи, похожи на лучи теплого солнца. Как нетрудно догадаться, таким ярким и талантливым людям было трудно мириться с советской серостью и посредственностью.

Ягода отомстил Осипу Мандельштаму. Нарком выучил наизусть шестнадцать строк, в которых автор осуждал Сталина, насмехался над ним и называл усатым «кремлевским горцем» с толстыми, «как черви», пальцами – поэт Демьян Бедный как-то пожаловался Мандельштаму, что Сталин оставляет жирные пятна на книгах, которые постоянно берет у него читать. Не забыл Осип Мандельштам и соратников: «тонкошеих вождей». От поэта не укрылось, что у Молотова шея забавно выступает из-под воротничка рубашки и голова слишком мала для такого тела.

Сталин был оскорблен, но он понимал ценность Мандельштама. В результате Ягода получил приказ: «Изолировать, но сохранить». Как будто речь шла о бесценной вазе.

В ночь с 16 на 17 мая Мандельштам был арестован и приговорен к трем годам ссылки. Друзья поэта бросились искать защиты у покровителей среди видных большевиков. Жена Мандельштама, Надежда, и его близкий друг, Борис Пастернак, обратились к Николаю Бухарину, работавшему в «Известиях», а Ахматова пробилась на прием к Авелю Енукидзе. Бухарин написал Сталину, что Мандельштам «первоклассный поэт… хотя и не совсем нормальный», и добавил, что Пастернак в ужасе от ареста друга. Возможно, он хотел намекнуть вождю, что поэты всегда правы и история на их стороне.