Она тихо стучит в единственную дверь и ждет. Блеск в ее глазах теперь еще ярче прежнего. Дверь распахивается. Но адвокат Фицджеральд меня вообще не замечает. Он смотрит только на свою помощницу – так, что у меня возникает желание извиниться за вторжение. Она глядит на него точно так же. Я довольно громко откашливаюсь. Наконец он отрывает от нее взгляд.

– Спасибо, мисс Уинтер, – произносит он. Это звучит почти как «Я люблю вас, мисс Уинтер».

Я иду за ним. Он присаживается на стол и прижимает пальцы к вискам. У него небольшая медицинская повязка прямо над бровью и еще одна – на запястье. Он выглядит старше и изможденнее, чем на фотографии с его сайта. Единственное, что неизменно, – это бледная кожа и ярко-зеленые глаза.

– Садитесь, садитесь, садитесь, садитесь, – произносит он на одном дыхании. – Простите за задержку. Утром у меня произошли небольшие неприятности. Теперь у нас осталось не так много времени, так что прошу вас, расскажите мне, как все случилось.

Я не знаю, с чего начать. Я что, должна выложить ему всю свою историю? О чем стоит упомянуть? Чтобы все объяснить, придется начать издалека. Должна ли я рассказывать о не сбывшихся мечтах отца? Должна ли сказать, что мечты не умирают, даже когда они мертвы? Стоит ли говорить, что в мыслях отец словно ведет другую, лучшую жизнь? Там он добился признания и уважения. Дети обожают его. Его жена носит бриллианты, и ей все завидуют. Мне тоже хотелось бы жить в том мире.

Я не знаю, с чего начать свой рассказ, и начинаю с вечера, когда отец разрушил нашу жизнь.

ТЕАТР ОКАЗАЛСЯ ЕЩЕ МЕНЬШЕ, чем думали мы с Питером. Табличка гласила: «МАКСИМАЛЬНАЯ ВМЕСТИМОСТЬ: 40 ЧЕЛОВЕК». Билеты стоили по пятнадцать долларов каждый, а вырученная сумма должна была покрыть расходы на двухчасовую аренду этого места в среду вечером. Актерам не выдали контрамарки для друзей и членов семьи, поэтому отцу пришлось купить нам три билета. Он обожает всякие церемонии, но обычно у него не много поводов для таковых. Теперь же у него была эта пьеса и билеты. Он не мог удержаться.

Сначала он сходил и принес нам всем еды из китайского ресторана – курицу генерала Цзо и жареный рис с креветками. Он рассадил нас за крошечным кухонным столом. Мы никогда не ели здесь, потому что стол рассчитан на двоих – иначе за ним тесно. Однако тем вечером отец настоял, чтобы мы поужинали все вместе, как семья. Он даже сам разложил еду по тарелкам, чего никогда не делал. Маме он сказал: «Видишь? Я купил бумажные тарелки, чтобы тебе не пришлось мыть гору посуды». Он произнес это с превосходным американским акцентом. Мама не ответила. Нам стоило увидеть в этом знак.

Когда мы закончили ужинать, отец встал и, торжественно подняв вверх простой белый конверт, провозгласил: «Давайте же посмотрим, что у нас на десерт». Он по очереди посмотрел каждому из нас в глаза. Я видела, как мама отвела взгляд, прежде чем он перевел его на Питера, а потом на меня. «Моя семья. Прошу вас, сделайте мне честь, приходите посмотреть на меня в роли Уолтера Ли Янгера в постановке пьесы „Изюминка на солнце”».

Потом он медленно открыл конверт, словно готовился объявить победителя в номинации «Лучший актер» на церемонии вручения премии «Оскар», достал билеты и вручил их нам. Он был так горд собой. Больше того, он присутствовал в настоящем. Целых несколько минут он не был погружен в свои мысли, в пьесу или какую-нибудь фантазию. Он был на кухне, с нами, и не мечтал оказаться где-то еще. Я и забыла, каково это. Он умеет смотреть так, что ты чувствуешь: тебя видят.

Когда-то папа обожал меня, и тем вечером я поняла, как мне этого не хватает. Я скучала по тем дням, когда обожала его сама, когда думала, что он не может ошибаться. Тогда я верила, что для счастья ему нужны лишь мы, его семья. У меня есть фотографии, где мне три года и я в футболке с надписью «МОЙ ПАПА САМЫЙ КРУТОЙ». На ней – окруженные ледяными сердечками папа-пингвин и дочка-пингвин, они держатся за руки.

Жаль, что я больше не чувствую этого. Повзрослеть и увидеть недостатки родителей – все равно что потерять веру. Я больше не верю в Бога. Так же, как в отца.

Моя мать цокнула языком, когда он вручил ей билет. С тем же успехом она могла дать ему пощечину. «Ты и эта твоя глупость. – Она поднялась. – Оставь свой билет себе. Не пойду я никуда». Она вышла из кухни. Мы слышали, как она идет по коридору. А потом громко хлопнула дверь ванной. Никто не знал, что сказать. Питер ссутулился на стуле и опустил голову так, что его лицо полностью спряталось за дредами. Я уставилась на то место, где только что сидела мать. Глаза отца заволокла привычная мечтательная пелена. В свойственной ему манере отрицать действительность он произнес: «Не тревожьтесь насчет матери. Она это не всерьез». Но она была серьезна как никогда. Она с нами не пошла. Даже Питеру не удалось ее уговорить. Она сказала, что этот билет – выброшенные на ветер деньги, которые она заработала с таким трудом.

Вечером в день постановки мы с Питером поехали в театр на метро, одни. Отец уехал раньше – готовиться. Мы сидели в первом ряду и не замечали пустовавшего места рядом с нами. Хотела бы я сказать, что отец был не слишком хорош. Что его игра оказалась заурядной. Отсутствие таланта объяснило бы годы невостребованности, все отказы, которые он получал. Это объяснило бы, почему он сдался и ушел из реальной жизни в выдуманный мир. И я не знаю, способна ли быть объективной. Возможно, я все еще смотрю на отца сквозь прежнюю призму обожания…

Но его игра была великолепной. Сверхъестественной. И вот что я тогда поняла: он создан для сцены и его место там.

В большей степени, чем с нами.

КОГДА Я ВХОЖУ, ОТЕЦ общается с покупателем. По его взгляду я вижу, что он многое хочет мне сказать. Так почему бы не дать ему еще один повод для разговора?

Время послеобеденное, в магазине почти пусто. Еще одна покупательница разглядывает фены. Чарли в поле зрения нет – он не убирается и не выкладывает товар на полки, так что, судя по всему, отдыхает в подсобке в задней части магазина. Я даже не нервничаю. Расквасит мне физиономию – плевать, главное, чтобы я успел сказать то, что должен. Я оставляю пиджак у подсобки и берусь за ручку двери, но она не поддается. У него нет никаких причин запираться внутри. Он что, мастурбирует?

Чарли открывает дверь прежде, чем я успеваю постучать. Вместо обычной насмешки на его лице скорее устало-настороженное выражение. Должно быть, подумал, что это папа пытается войти. Когда он видит меня, его губы растягиваются в снисходительной сволочной ухмылке. Он демонстративно заглядывает за мое плечо и смотрит по сторонам.

– Где твоя девушка? – Он произносит девушка таким тоном, словно это шутка, так же, как говорят слово козявка.

Я стою и гляжу на него, задаваясь вопросом, как вообще так получилось, что этот человек – мой брат. Он проталкивается мимо, намеренно задевая меня плечом.