Я возненавидела высокие горы. Меня тошнило от одного взгляда на них, и я много раз орошала бока моей лошади содержимым своего желудка. Да и для животных это место было неподходящим, и им приходилось претерпевать ужасные изменения, чтобы жить здесь. У всех коров, например, ноги с одной стороны были намного короче, чем с другой, чтобы они могли удержаться на крутом склоне. Это было неестественно, и здешняя земля походила на старую куртизанку, которая лежит на боку, а все у нее свисает и соскальзывает вниз. Я возненавидела мрачные ложбины и шрамы горных ущелий.

Постепенно я начала понимать, почему здешние жители придают такое большое значение Богу. Разумеется, мы, венецианцы, тоже верим в другой мир, но он столь же восхитителен, как и этот, и очень похож на него. Мужу я объяснила, что в ясные дни мы видим, как весь наш мир отражается в воде, и что в этом искрящемся и сверкающем видении и воплощено наше представление о рае.

В горах я не чувствовала, что стала ближе к Богу.

Я рассказала мужу о своих мыслях, и, наверное, только ради того, чтобы убить время, он затеял со мной спор. Мягкий и любящий, естественно.

– Нет-нет – в этом и проявляется воплощенное величие Господа, – настаивал он. – Это нечто вроде Голгофы на земле. Потому что когда мы боремся здесь, внизу, наши души и тела становятся чуточку ближе к раю небесному.

– Здешние места ничуть не похожи на созданные Богом. Эти горы выглядят так, словно какие-то гигантские чудовищные собаки рыли норы передними лапами, отбрасывая кучи земли.

Разумеется, об Альпах ходят жуткие легенды и предания. Здесь живут привидения и призраки. По вечерам в гостиницах и на постоялых дворах путешественники шепотом пересказывали нам страшные истории. Если мой муж вставал из‑за стола, они понижали голоса и наклонялись ко мне, дабы поразить меня новыми ужасными подробностями.

Но самое отвратительное заключалось в том, что Альпы, о чем известно даже в Венеции, буквально кишат самыми разными драконами – летающими, ползающими и просто дурно пахнущими. Нам рассказывали, что их видели многие уважаемые и достойные доверия путешественники, так что каждое новое столкновение лишь подтверждало ужасную правду о том, как выглядят альпийские драконы: голова рыжей взлохмаченной кошки с усами и сверкающими глазами, чешуйчатые лапы, змеиный язык и раздвоенный хвост. Передвигаются они на задних лапах, прыжками, как богомолы, или же, разбежавшись и подпрыгнув, взмывают в небо, неизменно выставляя перед собой короткие передние лапы.

* * *

Дорога становилась все труднее и карабкалась все выше. На перевале Сен-Готард ветер буквально валил с ног, а оставшийся за ними след, отмечавший пройденный путь, был ничтожно мал и полностью виден с места очередной остановки. Опасаясь лавин, путешественники набили колокольчики своих мулов шерстью и подвязали их язычки. Вьючная лошадь, везшая на себе гроб с телом Иоганна, едва не погибла из‑за того, что смолк привычный перезвон. Она, очевидно, повредилась рассудком и три раза перекувыркнулась через голову. От четвертого, наверняка ставшего бы для нее смертельным кувырка, поскольку она оказалась уже на самом краю глубокой пропасти, ее спасло присутствие духа одного из погонщиков и его твердая рука, которой он поймал ее за хвост и сильным рывком заставил опуститься на колени, так что она принялась реветь с пеной на губах.

Гроб оставался закрытым, но еще много часов после случившегося маленький караван двигался в полном молчании; перед мысленным взором путешественников стояли останки бедного Иоганна, наверняка теперь переломанные и перемешанные.

Жена Венделина вытягивала шею, высматривая драконов с кошачьими головами. Но на глаза ей попадались лишь необычные северные воробьи, перья которых на голове были обесцвечены.

– Маленькие бедняжки, – шептала она.

Ее собственное тело, еще совсем недавно благословенно молодое и подвижное, как у кролика, согнулось и закоченело от холода. Даже спешившись, она передвигалась с величайшим трудом, словно древняя старуха.

В горах все предметы выглядели неестественно. Земля была белее неба; озера оставались замерзшими и твердыми, лица путников светились, как у святых, и даже лошади, которым набили подковы с защитными шипами, походили на драконов.

Они останавливались в городках, которые на долгие месяцы бывали отрезаны от внешнего мира, чьи жители демонстрировали пугающие признаки кровосмешения, которые, по мнению Люссиеты, выглядели даже хуже, чем у обитателей маленьких островков венецианской лагуны. В одном из городков, например, у всех владельцев лавок наличествовал поросший волосами чудовищный зоб на шее. В других деревнях у очагов в домах оставались лишь калеки и дурачки, а те, кто сохранил рассудок, трудились на крошечных клочках пригодной к возделыванию земли или стерегли овец.

Через озеро Люцерн они переправились на лодке, вспахивая неподвижную гладь воды, на которой дробились опрокинутые отражения сине-белых гор. Гроб Иоганна поставили на палубе стоймя, словно для того, чтобы сквозь свинец и дерево он полюбовался красотой окружающего пейзажа. На другом берегу озера его вновь приторочили к седлу лошади, и он продолжил путь в горизонтальном положении.

Чем дальше на север они продвигались, тем наглее и самоувереннее вели себя владельцы гостиниц. Когда караван ночью подходил к воротам какого-нибудь постоялого двора, хозяин уже не считал нужным сойти вниз и приветствовать их у дверей. В ответ на их стук и крики он осторожно выглядывал в окошко второго этажа, словно черепаха, высовывающая голову из панциря, а потом молча выслушивал их просьбы предоставить им ночлег. Если он не отказывал им, они могли войти. Если они спрашивали, где находится конюшня, он лишь тыкал в ту сторону пальцем.

Что касается комнат, то им неизменно отвечали, что самые лучшие зарезервированы для благородных господ, которые, как усиленно старался сделать вид очередной хозяин, являются его постоянными клиентами. Обычно в гостинице имелась всего одна общая комната, где им и приходилось переодеваться, умываться, сушить промокшую одежду и принимать пищу.

Владелец гостиницы начинал готовить еду только после того, как собирались на ночлег все его постояльцы. Венделин с женой сидели, обнявшись, в животах у них урчало от голода, сильного и постоянного. Иногда по баснословным ценам вечером им подавали дневные объедки.

Неудивительно, что некоторые гостиницы страдали от гнева своих гостей, и владельцы приказывали всем путешественникам немедленно сдать ножи по прибытии. Другие предлагали им простыни, которые стирались не чаще чем раз в полгода, вне зависимости от того, сколько людей спало на них. Третьи в качестве кроватей использовали высоченные шкафы, на которые приходилось взбираться по шатким лестницам. Чехлы тюфяков были скудно набиты грязными и вонючими перьями, которые никогда не меняли и не выбивали, чтобы избавиться от паразитов, и те оказывали гостям яростный и кусачий ночной прием.

* * *

Чем дальше на север мы забирались, тем сильнее в моем муже проступал северянин. У него снова появилась одеревенелая походка, словно он копировал толстых бюргеров, чьи штаны, подтянутые чуть ли не до подмышек, обтягивали их огромные животы. В Венеции он научился ходить легко и естественно, так, будто плыл по воздуху. И мне не нравилось, что он забыл, как это делается.