Ко мне приближалась женщина. У нее были превосходные ноги. Не таясь, я посмотрел женщине прямо в глаза, затем мой взгляд скользнул вниз и зафиксировался на ногах, а когда она прошла мимо, я повернулся и оценил ее задницу. Я откровенно упивался видом этой шикарной жопы. Ее восхитительные формы навсегда отложились в моей памяти, плюс шовчики на шелковых чулках.

Я бы никогда не отважился на это без повязки на голове.

На следующий день, валяясь в постели, я томился в ожидании рейсового самолета, и тут мне на глаза попалась желтая школьная тетрадь для домашней работы. Тетрадь была чистая. Я отыскал карандаш и со всей канцелярией вернулся в кровать. Развалившись, я сделал несколько набросков. Это были женщины в туфлях на высоком каблуке, они сидели, закинув ногу на ногу и задрав юбки.

Затем я взялся писать. Мой рассказ был о немецком авиаторе времен Первой мировой войны бароне фон Химмлине. Он летал на красном «фоккере». Среди других летчиков барон был непопулярен. Он ни с кем не разговаривал, пил всегда в одиночку и летал один. Женщин барон игнорировал, несмотря на то, что они поголовно влюбялись в него. Он был выше всего этого и слишком занят. Все свое время барон проводил в воздушных боях с самолетами союзнических войск. На его счету уже было 110 сбитых аэропланов, а война еще только разгоралась. Его красный «фоккер», который сам барон величал «Октябрьская птица Смерти», узнавали повсюду. Даже вражеские наземные войска знали его, так как он частенько пролетал на бреющем над их позициями, вызывая шквальный огонь и, насмехаясь, сбрасывал им бутылки шампанского на маленьких парашютах. Барона фон Химмлина никогда не атаковали меньше чем пять самолетов противника. Да, внешне это был неприятный человек со шрамами на лице, но стоило приглядеться к нему — и становилось ясно, что он красив, — это было в его глазах: изящный стиль, неистовая отвага и безграничное одиночество.

Страницу за страницей исписывал я, изображая воздушные схватки барона. Вот он завалил три самолета из четырех напавших на него, и полетел на аэродром. От его «фоккера» почти ничего не осталось, самолет разваливался прямо в воздухе. Барон пошел на посадку, машина ударилась о землю и высоко подпрыгнула. Тогда фон Химмлин выскочил из кабины и, пока останки самолета кувыркались по полю, направился в бар. Схватив с полки бутылку, барон сел за свободный столик и, наполняя стопку за стопкой, стал опрокидывать их в себя. Никто не мог пить так, как барон. Остальные просто стояли в стороне и молча наблюдали. Однажды один летчик не выдержал.

— Что это с тобой, Химмлин? — обратился он к барону. — Ты думаешь, что слишком хорош для нас?

Это был Вилли Шмидт — самый крупный и сильный парень в подразделении. Барон допил свою очередную порцию, поставил стопку, встал и медленно пошел на Вилли, который стоял у стойки бара. Другие летчики расступались перед ним.

— Черт, что это ты задумал? — спросил Вилли.

Барон продолжал медленно надвигаться, не отвечая на вопрос.

— Господи, барон, да я просто пошутил! Клянусь честью матери! Послушай меня, барон… Барон… Враги по ту сторону фронта, барон!

Барон провел прямой правой. Но никто не увидел его движения. Удар пришелся прямо в лицо Вилли и отшвырнул его за стойку бара. Как пушечное ядро, всей своей тушей он влетел в бар, разбил зеркало, и сверху его засыпало бутылками. Барон достал сигару, прикурил, вернулся к своему столу и наполнил стопку. Вилли извлекли из бара, все его лицо было в крови. После этого случая уже больше никто не приставал к барону.

Сбитые бароном самолеты сыпались с небес один за другим. Но никто не понимал его, все недоумевали, как это ему удается так мастерски владеть своим красным «фоккером». Еще многими странностями удивлял барон. Например, своей манерой боксировать. Или грандиозной походкой. Барон был несгибаем и непобедим. Но иногда удача изменяла и ему. Однажды, возвращаясь с вылета, в котором барон сбил три самолета противника, и пролетая низко над вражескими позициями, он был ранен шрапнелью. Осколком ему оторвало кисть правой руки. Но он сумел довести и посадить свой красный Фоккер. С тех пор он летал со стальным протезом на правой руке, что никак не отразилось на его мастерстве. А летчики в баре стали вести себя еще более осторожно, когда обращались к нему.

Еще много разных приключений произошло с бароном после этого ранения. Дважды он падал на необитаемые земли и каждый раз возвращался в свою эскадрилью, полуживой, пробираясь сквозь колючую проволоку под вспышками сигнальных ракет и шквальным огнем противника. Много раз его оставляли на верную смерть его же товарищи. Однажды его не было восемь дней, и все летчики собрались в баре и говорили о том, какой он был неординарный человек. И вдруг послышался шум, все оглянулись — в дверях стоял барон — восьмидневная щетина, форма изодрана и заляпана грязью, красные изможденные глаза и лишь стальной кулак мерцал в свете лампы.

— Будет лучше, если здесь найдется достаточное количество виски для меня, в противном случае я разнесу это заведение в щепки! — произнес барон.

Барон продолжал совершать свои чудеса. Уже половина тетради была заполнена приключениями барона фон Химмлина. Я чувствовал прилив бодрости, страницу за страницей выписывая своего героя. Человеку нужно, чтобы кто-нибудь был рядом. Если никого нет, его нужно создать, создать таким, каким должен быть человек. Это не фантазии и не обман. Фантазия и обман — жить без такого барона на примете.

Повязка оказалась не бесполезной. Наконец-то лос-анджелесская окружная больница отличилась. Фурункулы подсохли. Не исчезли, но слегка затянулись. Правда, появились еще несколько свежих и стали нарывать. Так что пришлось их вскрыть, обработать и забинтовать меня снова.

Мои сеансы по бурению прыщей были бесконечны. Тридцать два, тридцать три, тридцать восемь… Страха перед ними уже не было. Ни капли. Сначала теплилась злость. Но и злость прошла. Не получилось и примирения с собственной участью. Что же осталось? Только отвращение. Отвращение к самому себе, что это произошло именно со мной. Отвращение к врачам, которые не могли ничего сделать. Они были беспомощны, и я был беспомощен, с той лишь разницей, что я — жертва. Доктора хотя бы могли прийти домой и забыть обо всем, я же всегда и везде оставался при своем лице.

Но и в моей жизни произошли изменения. Мой отец нашел работу. Он выдержал экзамен в лос-анджелесском окружном музее и получил должность охранника. На экзаменах отец отличился. Он любил математику и историю. Наконец-то он заимел реальное место, куда мог уезжать каждое утро. Было всего три вакансии на должность охранника, и одну из них получил мой отец. В окружной больнице как-то прознали, что теперь не оба мои родители безработные, а значит, могут обратиться и в платную больницу И в один прекрасный день мисс Аккерман сказала:

— Генри, сегодня у тебя последняя обработка. Я буду скучать.

— Ой, не шутите так, — ответил я. — Вы будете скучать по мне так же, как я буду скучать по электрической игле!