боевых товарищей, а вы их лечить. Что-то не узнаю я вас, где ваше политическое чутье?

В трубке что-то щелкнуло, и связь прервалась. Шемякин положил трубку на рычаг и глубоко вздохнул. В кабинет вошел его ординарец и вопросительно посмотрел на своего начальника.

— Что случилось, Григорий?

— Мы тут офицера поймали около госпиталя…

— И что?

— Ненормальный какой-то. Он принес в госпиталь папиросы, сахар и сухофрукты.

Шемякин пристально посмотрел на ординарца. Взгляд его холодных серых глаз был таким холодным и жестким, что боец попятился спиной назад.

— Раздайте поровну вашим больным. Всем без исключения — и белым и красным и зеленым, если таковые найдутся. Я говорит, сам бывал в разных переделках, так что хорошо знаю, что это такое.

— Он еще хотел что-то сказать, но мы с хлопцами, быстро его скрутили.

Комиссар поднялся из-за стола.

— Собрать всех раненных белых, и вытащите их к берегу и этого офицера, тоже туда же. Чего стоишь, не понял?

Ординарец стрелой выскочил из кабинета. Из коридора донесся топот его сапог, и стало тихо. Шемякин, бывший рабочий Путиловского завода подошел к окну. На площади перед зданием творился хаос. Десятки телег, тачанок буквально заполонили площадь, по которой узким ручейком двигалась кавалерия. Откуда-то издалека, доносились крики мужчин и слышались частые выстрелы. Это не было боевым столкновением, это красные кавалеристы выгоняли из лазарета раненных солдат белой гвардии. Тех, кто не мог двигаться самостоятельно, расстреливали прямо на месте. Прошло около часа, прежде чем запыхавшийся ординарец доложил Шемякину о выполнении приказа.

Комиссар подъехал к берегу моря на вороном жеребце. Конь буквально танцевал под седоком, словно демонстрируя всем собравшимся на берегу свою стать и красоту. Над крутым обрывом, прижавшись один к другому, стояло более сотни людей. Многие кое-как держались на ногах и стояли, отперевшись на руки и плечи своих товарищей.

— Ну что, господа белые? — громко не то спросил он их, не обратился к ним. — Куда теперь отступать будете? Вот и я вам — позади море, а впереди вас доблестные бойцы Красной армии. Как вы не хотели, но не смогли выстоять против народа!

Он сделал паузу и внимательно посмотрел в эту сплошную в белом толпу с алыми пятнами запекшейся крови. Толпа молчала.

— Теперь пришел час нашего мщения. Сколько вы простого трудового народа порубали? Думаю, что много.

Он ловко спрыгнул с коня и направился к тачанке.

— Кто из вас хочет посчитаться с врагами трудового народа? — обратился комиссар к красноармейцам. — Чего стоите? Смелее, смелее…

Из строя, молча, вышли человек десять и выстроились в одну шеренгу.

— Погоди, комиссар! — раздалось из толпы. — Ваши опричники притащили сюда и врача. Освободите его, он врач.

— Это кто там что-то говорит? — громко спросил Шемякин. — Какой врач? Пусть выйдет…

Толпа расступилась и буквально выдавила из себя мужчину. Он был небольшого роста, худощавый, в белом халате. Комиссар сразу узнал в нем человека, который интересовался у него судьбой раненных солдат. Врач вышел из строя и остановился перед Шемякиным.

— Как твоя фамилия, доктор?

— Варшавский Иван Ильич, — ответил тот. — Что вы собираетесь делать с раненными людьми?

— По врагам революции, по белой сволочи! Огонь! — прокричал комиссар.

Раздался дружный винтовочный залп, несколько человек упали, а остальные продолжали стоять. Комиссар припал к пулемету. Огненный дождь пулемётов буквально смыл всех — всю толпу полуголых людей — в лениво пенящееся море. Закончив стрелять, Шемякин посмотрел на обезумевшего от стрельбы доктора.

— Что вы сделали? Это же люди!

Комиссар достал из кобуры наган и выстрелил в доктора. Ординарец подвел к нему коня. Ловко вскочив в седло, он стрелой помчался к городу. В этот день, только в Симферополе было расстреляно около семи тысяч человек.

***

Жизнь катилась, шумя и бурля, — дикая, жестокая и жуткая, сбросившая с душ людей все издержки, разнуздавшая самые темные страсти. Нина вскоре познакомилась девушкой, соседкой по коридору гостиницы — Марией. Они быстро сошлись и почти каждый день они коротали вечера за чаем. Мария работала в госпитале и часто рассказывала Кате о своей работе.

— Ты знаешь, Нина, у нас в госпитале назначили главным врачом ротного фельдшера Пашукова, а председателем комитета служащих — санитара Мезина. Они врачей перевели на работу в подвальное помещения и обязали каждое утро мыть полы кабинетов. Вот врач — хирург Корнилов Константин Павлович сегодня отказался мыть пол, так этот Мезин достал свой револьвер и начал на него кричать. Говорит, что скоро все, кто измывался над трудовым народом, будет делать то, что им прикажут, а иначе всех к стенке…

Маша замолчала и посмотрела на Нину, которая отпивала горячий чай маленькими глотками.

— Врачи все молчат, не смеют ничего сказать. Больные лежат без призора, сиделки уходят с дежурства, когда хотят. Ты что, Нина, молчишь?

— Я слушаю. Почему-то вспомнила отца — он у меня тоже врач. Что они делают с людьми.

— Так вот, послушай, сегодня после обеда в госпиталь приехал начальник тюрьмы. Молодой, красивый. Собирайся мне говорит, со мной поедешь. Привозит он меня, заводит в камеру, а там старичок лежит, смирный такой, тихий… Генерал говорит это, посмотри, что с ним. Я ему в ответ, я не врач, санитарка. Здесь врач, говорю нужен. Рассердился он на меня. Смотрит на меня, как солдат на вошь, усами шевелит, глаза зверские, горят, как у волка — злые, острые. Вышел он из камеры, а красноармеец мне и рассказал, что этот генерал, мол, друга его застрелил. Они когда к нему домой пришли, генерал взял револьвер и в друга. Сейчас начальник тюрьмы по ночам к нему приходит и бьет его! Ниночка, ты только подумай: больного, слабого старика!

Для Нины ужасы современной жизни были эгоистически не переносимы, если смотреть на них, сложа руки, и перекипать душою в бессильном негодовании. Она вскочила со стула и ринулась в прихожую. Одевшись, она кинулась разыскивать Катерину Игнатьевну.

— Вам кого, барышня? — спросил ее часовой, мужчина средних лет в выгоревшей добела гимнастерке.

— Мне главного по ЧК, — выпалила девушка.

Часовой замялся, не зная как поступить. Она только что вернулась с фронта и, судя по ее взгляду, была явно не в духе.

— Хорошо, Барышня, проходите, — произнес часовой, — только смотрите, злая она сейчас.

Катерина выслушала Нину и раздраженно грубо ответила:

— Эту твою медсестру нужно было бы арестовать и посадить в соседнюю камеру с генералом, чтобы она не распространяла бы таких слухов. Явное дело — это наговор на власть. Сейчас многие буржуа распускают слухи о жестокости Советской власти, в том числе о зверствах ВЧК, в