Когда подъехала машина, это был легковой открытый пикап, нас повезли с двумя сопровождающими из солдат с блокпоста к штабу, я успокаивающе кивнул бойцам – пока всё идёт нормально. Дальше тех повели к самолёту, транспортному «юнкерсу», а меня сопроводили в штабную палатку, где тучный майор, что как раз общался по телефону, обернулся ко мне и сообщил неизвестному абоненту:

– …он как раз зашёл… да-да, передаю, – и протянул телефонную трубку, сообщив: – Ваше начальство, хочет узнать, что произошло и чем вызвано опоздание.

Взяв трубку, я коротко сообщил:

– Обер-лейтенант Клейне у телефона, господин майор.

Я постарался сделать голос чуть хрипловатым, чтобы тот был похож на голос старшего диверсанта. Тем более качество связи было так себе, и понять, кто говорит, было сложно. На это я и надеялся.

– Клейне, какого чёрта происходит?! Какой ещё взрыв моста? Мне ничего такого не сообщили. И где обер-лейтенант Леннер?!

Вот я и сообщил, как на подъезде к мосту вдруг взорвался мост, погибла почти вся охрана. На шум прибыли комендачи и полицаи из ближайшего села и, увидев нас в форме у машины, сразу открыли стрельбу. Пока удалось остановить их и опознаться, были серьёзно ранены водитель и один солдат из нашей группы. На что майор очень грязно ругался. Солдаты комендантского взвода на телеге отправили раненых в ближайший госпиталь. Наша машина пострадала от ружейно-пулемётного огня, её стащили с дороги. Леннер сопровождал нас, но не смог выдержать темпа движения и отстал. Сам я тоже извинился, из-за бега и того, что подгонял солдат своей группы, слегка сорвал голос, да и дыхание до конца не восстановилось. Однако мы успели и готовы к выполнению столь важного задания, на что майор велел мне заткнуться, о теме задания знать никто не должен. А так тот принял информацию очень серьёзно и уточнил, когда Леннер сможет подойти к аэродрому. Тут я замялся и сообщил, что не уверен, что он подойдёт. Во время перестрелки с солдатами комендантского взвода его зацепило в руку, легко, но крови потерять он успел много, так что собирался отправиться в госпиталь. Заодно наших солдат проверит.

Передал местному майору трубку. Тот выслушал, что ему говорят с той стороны, пару раз подтвердил получение приказов, после чего положил трубку и сообщил, что пора к самолёту. Моторы пилоты уже запустили, время вылета вот-вот наступит. Когда мы с адъютантом майора подошли к самолёту, оба моих бойца уже были полностью экипированы, парашюты на них, потом сидора, оружие закреплено, молодцы. Кстати, парашюты советские, как мне любезно сообщил адъютант. Двое солдат из технического персонала аэродрома стали помогать мне надевать и застёгивать подвесную систему парашюта, при этом ворча, что мои бойцы настолько высокомерные особы, что с ними отказываются общаться. Всё молча делали. Я лишь хмыкнул. Наконец сидор за спиной, ремни парашюта проверены, оружие на месте, на голове лётный шлем, фуражка за пазухой, так что, махнув рукой местным, я первым забрался в люк самолёта и устроился на лавке. Рядом, по обоим бокам, сели бойцы, напряжённо стреляя туда-сюда взглядами.

Толкнув их локтями в бока, велел расслабиться, после чего стал по очереди описывать, как совершать приземление, прыгать будем при принудительном срабатывании парашюта. Дёргать кольцо не потребуется, я специально уточнил у бортстрелка, так что самое важное – это приземление. Ноги подогнуть, и как ожидать встречи с поверхностью земли. Описывал всё с чужих слов. В общем, как повезёт. Тут, прерывая нас, громче загудели моторы, пошла тряска, и я понял, что мы стали разгоняться для взлёта. Смотри-ка, получилось. Сам до сих пор поверить не могу. А вот и поднялись в небо, оторвавшись от бетонной полосы.

Общаться во время полёта стало практически невозможно, мало того что сильно шумно, так ещё уши лётного шлемофона застёгнуты под подбородком, отчего вообще ничего не слышно. И да, у нас были не десантные шлемы, с которыми обычно совершаются высадки, я такие видел во время учений в сорок шестом году, а настоящие лётные. У меня такой был, заимел вместе с угнанным у немецкого лейтенанта самолётом Р-5. Сидя, я поправил шлемофон и, указав жестами бойцам, что собираюсь поспать, и на самом деле откинувшись назад – слегка забитый до отказа сидор мешал, ха, мы так торопились, что не заглянули внутрь, – быстро уснул. А вот у бойцов глаза огромными стали, даже при очень тусклом освещении салона это видно было. Не стоит думать, что у меня такая выдержка хладнокровная, что я вообще нервов не имею, или стальные, мол, для меня нормально и штатно. Ничего, и у блокпоста поволноваться пришлось, и в штабной палатке, когда с начальником школы абвера общался, так у меня спина мокрой от волнения стала. Хорошо, из-за сидора это не заметно было, я его не снимал. Так что и мне поволноваться пришлось, а тут, видимо, подуспокоился, расслабуха накрыла, и меня в сон стало клонить. А что, лететь ещё часа четыре до места высадки, да ещё с промежуточной посадкой на фронтовом аэродроме для дозаправки, время есть выспаться. Я бойцов предупредил, что будем садиться заправляться, не должны волноваться, а выспаться предлагать не стал, на нервах не уснут, вот пусть и охраняют. Да и полезно, что посплю: и отдохну, и авторитет у бойцов ещё выше подниму своими железными нервами, хотя я у своих бойцов и так котировался неимоверно высоко. Это можно было понять из их ответов на вопросы, задаваемые командирами и бойцами из нашего опытного первого партизанского авиационного отряда имени товарища Сталина. А интересовались мной многие.

Проснулся я, когда меня крепко потрясли за плечо. Очнувшись и непонимающе осмотревшись, вопросительно посмотрел на Лосева, это он меня будил. Тот и указал на штурмана, что вышел из кабины. Встав и подойдя к нему, позволил прокричать себе на ухо, что до высадки осталось меньше десяти минут, нужно подготовиться. Именно штурман и стал помогать пристёгивать к тросу карабины парашютов. Встав у пока ещё закрытого люка, мы держались за трос, самолёт заметно болтало, и ожидали сигнала. У меня была мысль захватить самолёт и посадить его где-нибудь в тихом месте, чтобы потом воспользоваться или уничтожить, но для того, чтобы протянуть время, желательно, чтобы самолёт вернулся. Это на первое время подтвердит командованию абвера, что высадка прошла у настоящих диверсантов. Потом, когда спохватятся, начнут своих людей искать по госпиталям, может, что и заподозрят, только я подозреваю, что к этому моменту мы уже закончим дело и будем думать, как вернуться на оккупированные территории. Как именно, я пока и сам не знал.

– Проверить фонарики! – крикнул я бойцам, но те не слышали, поэтому показал фонарик и включил-выключил синий светофильтр. Те повторили мои действия. Это чтобы найти друг друга в ночи.

Загорелся красный сигнал у рубки, подбежавший штурман открыл дверцу и стал показывать на пальцах, отсчитывая время обратным отсчётом, после чего кивнул, и когда я шагнул в ночную темень, сгруппировавшись, хлопнул по спине. Точнее, по сидору. Насколько я слышал, это на удачу, да уж, она нам не помешает. Бойцы, которые внимательно следили, что я делал – им нужно будет так же сгруппироваться, последовали за мной. Молодцы, когда парашют с хлопком раскрылся, изрядно тряхнув меня – думал, позвоночник осыплется, – рассмотрел, как последним десантный салон покидает Лосев, Бабочкин уже бултыхался надо мной. Несмотря на гул удаляющихся двигателей, я расслышал его мат. Всё-таки справились со страхом высоты и шагнули в темноту.