— Получается, не монарх, а само общество де-факто развязало ту войну? — сделал вывод Ардов. — У государя просто не было возможности избежать её. Откажись он — и его авторитет рухнул бы в одночасье. А без авторитета монархия не может существовать.

— Пожалуй, вы правы, Илья Алексеевич, — подумав, согласился Жарков. — С такой позиции я эти события не рассматривал.

— Не кажется ли вам, что сейчас тоже кто-то взялся раскачивать общество?

— Возможно… — Жарков впервые допустил, что антитурецкие настроения, всколыхнувшиеся после взрыва, могут быть кем-то заранее подготовлены. — Но какова цель?

— Это и есть главный вопрос, — ответил Ардов.

Он подошел к конторке, за которой два дня назад впервые увидел Белоглазова. Жарков зажег спичку и осветил угол. В стене за конторкой, чуть сбоку, в неприметной нише, оказалась низенькая дверца.

Отворив ее, чины полиции проникли в небольшую каморку без окон. Под низким потолком висела керосинка без колбы. Петр Павлович зажег фитилек. Доски сверху непрестанно поскрипывали, словно наверху была палуба, а сама каморка являлась трюмом пиратского корабля.

На полу стояло несколько бочонков, которые, видимо, служили здесь мебелью; в углу лежала груда тряпья, какие-то бутылки, обрывки веревки. Запах был отвратительный — смесь обгоревших волос и несвежего мяса. Ардова начало мутить.

— Похоже, вот он, штаб, — заключил Жарков и присел на корточки, желая повнимательнее осмотреть состав мусора. — Весьма интересный флакончик, — объявил он, понюхав поднятую с пола склянку. — Судя по всему, барбитал — синтезирован в тысяча восемьсот восемьдесят первом году при обработке серебряной соли барбитуровой кислоты йодистым этилом.

— «Аптека Бауманна», — прочитал Ардов на этикетке, приняв флакончик от Петра Павловича и поднеся под свет лампы. — Снотворное?

— Совершенно верно, — подтвердил криминалист. — При передозировке бывают и отравления — спутанность сознания вплоть до полной потери, нарушение деятельности внутренних органов, понижение температуры.

— По всей видимости, здесь кого-то держали в таком состоянии, — Ардов кивнул на тряпье в углу.

— Должен вам сказать, Илья Алексеевич, — как будто против собственного желания начал Жарков, — что я делал вскрытие трупа, найденного в Сестрорецке… По просьбе господина полковника.

— Вы обнаружили следы барбитала? — догадался сыщик.

— Да.

— Выходит, наш турок именно здесь и отсыпался перед вывозом в Сестрорецк.

Доска наверху опять жалобно скрипнула. Илья Алексеевич поднял голову и приметил в самом углу потолка нишу. Под ней стоял анкерок[67]. Сняв керосинку с проволочного крючка, он забрался на анкерок и посветил: в потолке был люк. Илья Алексеевич толкнул крышку вверх, она со скрипом подалась и отвалилась.

В проеме открылся мезонин[68], освещенный лунным светом. Илья Алексеевич передал светильник Жаркову и взялся за края проема.

— Осторожней, Илья Алексеевич, — прошептал криминалист, мгновенно ощутив приступ беспокойства.

Подпрыгнув, Илья Алексеевич отжался на руках и взобрался наверх. Пахнуло прохладой. В трех шагах зияло распахнутое окно, выходившее на крышу. В проем смотрела полная луна.

Ардов поднялся и сделал несколько шагов к окну.

В этот момент люк за его спиной с грохотом захлопнулся. Вздрогнув, Илья Алексеевич обернулся и увидел, что на крышке стоит темная фигура. Она качнулась, и лицо человека на мгновение попало в полоску лунного света.

— Белоглазов? — опознал Ардов.

— Ну что, ваше благородие, авось второй раз не промахнусь? — сказал человек и взвесил в руке четырехгранный штык.

Снизу послышался крик Жаркова:

— Илья Алексеевич, что у вас там?

— Ваше имя значится списках тридцать шестого Орловского пехотного полка, оборонявшего Шипку, — продолжил Ардов, пытаясь унять волнение. — Вы обороняли Орлиное гнездо.

Взгляд Белоглазова застыл, как будто собеседник произнес особое слово, сумевшее ввергнуть отставного фельдфебеля в сомнамбулическое состояние. Нечто подобное Илья Алексеевич наблюдал на сеансах гипноза по методу знаменитого Шарко[69], которые пытался внедрить в своей швейцарской клинике доктор Лунц в то время, когда Илья Алексеевич проходил там курс лечения.

— Шесть дней… — прохрипел Белоглазов, неотрывно глядя в глаза Ардову. — Шесть дней без еды, без питья, в сорокаградусную жару… Первого турка так штыком долбанул, что насквозь проткнул… — Он резко выбросил руку со штыком вперед, показывая, как было дело. — Стал вытаскивать — не идет, — Белоглазов осклабился, — за ребра мушкой зацепился.

Снизу послышался стук: очевидно, Петр Павлович взобрался на кадушку и принялся колотить в люк, на котором стоял преступник.

— Послушайте, Белоглазов, — как можно спокойнее сказал Ардов. — Вам следует сдаться! Мы все равно вас арестуем. Вы похитили человека, провели взрыв на заводе, организовали убийство Чептокральского, устроили покушение на чинов полиции…

— Пока туда-сюда дергал, сам прикладом получил, — словно не слыша собеседника, продолжал Белоглазов.

— Вы исполняете преступные приказы! Кто вами руководит?

— Хорошо, Оленев подоспел… — продолжал словно в бреду бормотать бывший защитник Шипки.

— Вас завербовали «Этники гетерия»? — выпалил Илья Алексеевич.

— Остались еще у нас патриоты…

— Брусникин? — решился на отчаянный вопрос сыщик — с самого утра ему не давало покоя признание Клотова, которое нуждалось в серьезной проверке.

Ардову в темноте показалось, что взгляд Белоглазова на мгновение обрел осмысленность: уж не фамилия ли жандармского офицера привела его в чувства?

— Поздно останавливаться, господин полковник!

— Вы ошиблись, я не полковник.

— Не Оленев?.. — удивился Белоглазов. — А похож… Похож на него… Он так и остался там сидеть. Я его за рукав тронул — у него кепи долой с головы. Гляжу — а в затылке вот такая дыра… и оттуда кисель кусками за воротник сползает… А потом и мозг пополз… белыми такими кусочками…

Жарков колотил снизу изо всех сил и посылал ужасные проклятья тому, кто решится причинить хоть малейший вред чиновнику сыскной полиции.

— Белоглазов, остановитесь, пока не поздно, — продолжил увещевание сыщик.

— Ты, ваше благородие, не мешай мне, — почти ласково пробормотал Белоглазов. — Осталось всего ничего. Сделаем дело — сам к тебе приду, мне терять нечего.