Дело было уже за полночь, и у подножия отеля (там, где стильно выполненный тротуар расходится, образуя почти что патио) собралась приличная толпа. От Кассиуса это, само собой, не укрылось. Толпа наблюдала за тремя уличными музыкантами. Все парни были цветные, один держал в руках самопальную бас-гитару (перевернутое корыто со шнуром, выходящим из самого дна и образующим единственную струну), другой — барабан (большую консервную банку с ложками вместо палочек), а третий лихо отплясывал. Они исполняли «Монетки с небес», чертовски подходящий номер для уличных музыкантов, готовящихся передать шляпу по кругу. Кассиус просто подошел к самому краю толпы и встал там. Сперва его заметил один человек, затем другой, и очень скоро уже опять началась старая история с исполнением распева: «Это Кассиус Клей, Кассиус Клей, Кассиус Клей». У Кассиуса мигом поднялось настроение. Музыка прекратилась, и какое-то время трое цветных парней явно пребывали в нешуточном затруднении. У них бессовестно стырили представление. Кто-то снова что-то сказал про Санни Листона, однако на сей раз Кассиус включил свои стопятидесятиваттные глаза и принялся разглагольствовать:

— Единственное, что меня беспокоит, так это то, что Санни Листон попытается явиться без приглашения на мою триумфальную вечеринку — точно так же, как это сделал я. Я намерен сказать ему как раз перед самым началом боя — так, чтобы он это не забыл: «Санни…» Да, я намерен сказать ему: «Санни Листон, я не желаю, чтобы ты сегодня вечером без приглашения заявился на вечеринку, которую я устрою в честь победы. Ты хорошо меня слышишь? Я хочу, чтобы ты усвоил это сейчас, потому что после восьми раундов ты уже просто не сможешь ничего услышать». А если он еще хоть чуть-чуть продолжит меня дразнить, когда я ему это скажу, даже самую малость, тогда ему придется упасть в пятом раунде.

Какой-то солдат, кособокий парень с такой наружностью, как будто он еще в возрасте четырех лет упал с высокого дерева, подошел, чтобы принять на себя роль главного оппонента Кассиуса. Кассиусу очень нравится, когда он сталкивается с уличной толпой. Он готов устраивать пресс-конференции для кого угодно — даже для получившего увольнительную солдата, шатающегося по Седьмой авеню.

— А куда ты отправишься после того, как Санни Листон тебя выпорет? — спрашивает этот парень. — У меня тут как раз с собой рекламные проспекты имеются.

— Приятель, — говорит ему Кассиус, — ты тут о каких путешествиях толкуешь? Я хочу, чтобы ты непременно сходил на этот бой, потому что тогда ты своими тазами увидишь запуск в космос спутника-человека по имени Санни Листон.

Толпа радостно хохочет и ждет продолжения.

— Да, у меня тут есть с собой несколько рекламных проспектов, — заявляет солдат. — Тебе лучше заранее их просмотреть. Я и маску могу тебе подходящую подыскать.

— Выходит, ты намерен поставить против меня? — уточняет Кассиус.

— Все свои сбережения до последнего цента, — заверяет его парень.

— Приятель, тебе лучше поберечь свои деньги, потому что в тот день для Санни наступит полное затмение.

Кассиус стоял там, и вид у него был шикарный, ну просто на миллион долларов, а Ричи топтался рядом, напоминая некую разновидность дробовика на колесах. К этому времени толпа уже стала такой огромной, что она невольно просыпалась с тротуара на 52-ю улицу. К Кассиусу приближались самые невероятные люди, включая одного старого склеротика с измочаленным галстуком, который мелкими шажками очень долго туда пододвигался. Мимо проехала полицейская машина, и сидящий там коп вложил в свой голос по-настоящему резкие нотки.

— Давай же, черт тебя побери, — рявкнул он старому склеротику с измочаленным галстуком, — забирайся на тротуар.

Кассиус оглянулся на меня, словно бы говоря: «Вот видишь, приятель? Все выходит именно так, как я и предсказывал». Он имел в виду одну свою фразу: «Когда я иду по улице, собираются такие толпы, что приходится вызывать полицию».

Теперь уже началась кутерьма с автографами, народ вовсю проталкивался вперед с бумажками и авторучками, но Кассиус резко развернулся к трем цветным парням, музыкантам, и объявил:

— Автографы сегодня ночью стоят один доллар. Каждый, кто вложит один доллар вон туда… — как раз перед корытом у музыкантов имелся обитый джинсовой тканью ящик, — получит автограф Кассиуса Клея, самого сильного боксера в мире, самого красивого боксера в мире, единственного боксера, который предсказывает, когда будут падать его противники.

Цветные ребята мигом поняли намек и опять затянули «Монетки с небес». Парень, который раньше лихо отплясывал, теперь выделывал нечто совсем невообразимое. Парень с бас-гитарой как полоумный дергал свою единственную струну. И все это время Кассиус ораторствовал на углу:

— Ну-ну, приятель, нечего туда пятьдесят центов совать. Давай вкладывай туда старую добрую долларовую банкноту. Подумай о том, сколько всего ты получаешь совершенно бесплатно — здесь тебе и отличная музыка, и прямо перед тобой, в живом цвете, сам Кассиус Клей — очередной чемпион мира по боксу в тяжелом весе, человек, который запустит старину Листона на орбиту.

Долларовые банкноты начали скапливаться в ящике, конечности танцора уже неистовствовали и бесчинствовали, но Кассиус своего представления не прекращал:

— Ага, там уже прямо сейчас подбирают хороших врачей для славного старины Листона, а если я как следует дам ему по зубам, тогда ему и дантисты непременно понадобятся. Бедный старикан, он до того безобразен, что жена каждое утро, еще до восхода солнца, выгоняет супруга в гимнастический зал, чтобы никто из домашних ненароком его не увидел. Валяй, приятель, клади свои деньги в ящик, люди платят славную монету, чтобы это послушать…

Басист по-прежнему садистски мучил свою струну, а Кассиус повернулся ко мне и, приложив ладонь ко рту, сказал:

— А знаешь что, приятель? Если меня и впрямь на поединке высекут, тогда меня как пить дать из этой страны погонят. Врубаешься? — Затем Кассиус запрокинул голову и взмахнул руками, словно бы падая навзничь. — Можешь ты представить меня вот таким, лежащим на спине?

Цветные парни все играли «Монетки с небес», а Кассиус Клей все стоял, запрокинув голову, широко разведя в стороны руки, громко смеясь и глядя аккурат на самый верх отеля «Американа».

Воскресенье, десять часов утра. Северная Каролина. На холмах вокруг меня — одни сплошные машины, целые мили машин, куда ни глянь, миллионы машин: пастельных, бледно-зеленых, бледно-голубых, бледно-бежевых, бледно-желтых, бледно-рассветных, бледно-сумеречных, бледно-малакковых, малакка-лаковых, облачно-лавандовых, убийственно-розовых, мясисто-малиновых, обнаженно-коралловых, восторженно-оранжевых и кремовых машин цвета похотливого олененка. Все они направляются к месту проведения гонок на автомобилях серийного производства, а старое и заботливое солнце Северной Каролины исправно продолжает взрываться на ветровых стеклах.

Сегодня здесь собралось семнадцать тысяч человек, включая меня, и вот все мы едем по трассе №421, направляясь к месту проведения гонок на автомобилях серийного производства — скоростному треку в Северном Уилксборо. Семнадцать тысяч человек устремляются к треку длиной в пять восьмых мили, украшенному большим рекламным плакатом «кока-колы». Нельзя сказать, что на Юге нынче утром не слышно никаких воплей и причитаний. И вопли, и причитания там прекрасно слышны. Любой из нас может включить транзистор своей старой машины и получить все то, чего ему так отчаянно не хватает: