могу предположить, но я не уверен. Она одинока, хороша собой и влюблена в священника. Не такая уж и необычная ситуация, — сказал он и уставился на меня.

— Что вы имеете в виду? — сказала я, вновь почувствовав прилив злости, — вы предполагаете, что это я?

— Нет, нет, что ты, Мари, я просто хотел тебя подразнить.

— Не надо меня сравнивать с ней.

Он отпил немного кофе и поставил чашку на стол.

— Я никогда не делал ничего подобного. — Тон, которым он произносил эти слова, убедил меня: он говорил серьезно. — Мари, Марионетта! Ты ни на кого непохожа. Ты сама по себе. Особенная.

Мне так понравилось, как он произнес мое имя, мне хотелось, чтобы оно слетало с его губ еще и еще.

Это был самый первый раз, когда мы дали друг другу понять, что испытываем взаимную привязанность. Теперь он мог брать мою руку в свою, подолгу держать ее и не отпускать. Мы не прятались ни от кого. Все видели, что нас связывает нечто большее, чем дружба. Я и сама понемногу стала надеяться на ровный и спокойный брак. Хотя знала, что Беранже дал обет и то, о чем я думаю, — просто не может быть. Но что поделать, факт оставался фактом — я любила его и желала с такой силой, что никто и ничто не могло меня удержать, особенно теперь, когда я почувствовала его тепло и нежность.

Иуда

Когда Мириам пришла в лагерь, после того как покинула дом Шимона, большинство мужчин и женщин уже спали. Мужчины спали прямо под открытым небом, а женщины под навесами из шерстяных накидок, растянутых на ветках, воткнутых в землю. Костер все еще горел. Возле него, согнувшись, сидел Иуда, помешивая угольки длинной палкой. Мириам кивнула ему и пошла в сторону навеса.

Он окликнул ее и спросил, вставая и держа прут в руке:

— Где Иешуа?

Мириам подошла к нему ближе, чтобы не разбудить остальных женщин:

— Он у Шимона, я ушла раньше.

Он кивнул, глядя прямо на нее. Было странно, что кто-то покинул трапезу раньше остальных гостей, но необычным был и сам ее приход на их первую стоянку.

— Подойди, — сказал он, — постой у огня.

Она не доверяла ему. Она не верила ни одному мужчине, кроме Иешуа. Многие из них были молоды и неженаты и похотливо посматривали на женщин. Она слышала, как один из них пошутил как-то раз вечером:

— Они готовят и убирают за нами, делают все то, чем занимаются жены. Почему бы им не исполнить еще и женские обязанности в постели?

Они долго корчились от смеха.

Однажды, незадолго до той ночи, когда Иешуа вылечил ее, до того, как к ним присоединились другие женщины, к ней пришел мужчина, лицо которого было закрыто платком. Он лихорадочно щупал ее так, как будто бы она была блудницей.

— Не шуми, — приказал он, — я не сделаю тебе ничего плохого.

Она тогда спала глубоким сном, что с ней случалось очень редко, и поначалу еще не совсем проснулась. Ей казалось, что она все еще спит, поэтому она позволила ему дотрагиваться до нее. Она чувствовала, как его руки обшаривают все ее тело.

Но, когда незнакомец принялся раздевать ее, она полностью проснулась.

«Это неправильно, так не должно быть», — подумала она. Глядя на его шею, она резко подалась вперед, как будто бы хотела поцеловать его, но вместо этого укусила его прямо в ключицу так же сильно, как она вгрызалась в кусок жареного мяса. И при этом продолжала думать: «Так не должно быть».

Мужчина вскрикнул от боли, схватившись рукой за шею. Она прокусила ему кожу и почувствовала металлический вкус крови у себя во рту. Он наотмашь ударил ее по лицу, она упала на спину. А когда снова взглянула вверх, мужчина уже ушел. Со другой стороны раздался шум и голоса, послышался звук удара кремня по камню. Рядом раздались шаги.

Леви спросил:

— Мириам?

— Да, — ответила она с сильно бьющимся сердцем.

— С тобой все в порядке? Мы слышали крик.

— Да, все хорошо, — сказала она, — я тоже слышала, он меня испугал.

— Все спокойно, — сказал он, — мы будем сторожить по очереди. Ты можешь спать спокойно.

Сейчас она смотрела на Иуду и думала, а не мог ли он быть тем самым мужчиной. У него были длинные тонкие пальцы, как у того мужчины, и такое же худощавое тело. Иуда стоял и ходил, как цапля, аккуратно поднимая вверх свои длинные ноги так, как будто бы постоянно опасался наступить в козью лепешку.

— Что тебе? — спросила она.

— Подойди поближе, — сказал он, — я не хочу шуметь.

Она с опаской приблизилась. Мириам стояла напротив него, их разделяло пламя костра. На его лице были следы слез.

— Я боюсь, Мириам, — сказал он. Он смотрел на огонь, и в его глазах плясали отблески.

Она не ответила. Она не хотела и не вела откровенных разговоров с глазу на глаз, хотя многие мужчины пытались таким образом познакомиться поближе. Они видели, что Иешуа выделяет ее среди остальных, это противоречило их ортодоксальной вере, это было неправильно, это нарушало все нормы. Теперь они считали, что и к ним она может проявлять такое же внимание, выслушивать их, обнимать. Мириам вовсе не собиралась переходить из рук одного мужчины к другому и третьему, как кусок лепешки, пущенной по кругу.

— Я боюсь, Мириам, — повторил он. — Люди все замечают. Они собираются толпами. Они готовы все бросить и следовать за нами.

— Прости меня, — прервала его Мириам, — но разве это — дурная новость?

— Да, конечно, — неприязненно проговорил он. — Но Иешуа нужно вести их, а не просто говорить с ними. Их число все растет; чем ближе мы к Иершалаиму, тем больше людей присоединяется к нам. Ему следует направить их, управлять ими, иначе они начнут помыкать им и мы утратим все, чего добились.

Мириам смотрела на огонь. Голос у Иуды был громким, слишком громким для ночи.

— Как он может управлять ими? Разве недостаточно того, что он их исцеляет и учит?

— Ты видела, что солдаты все время выстраиваются неподалеку и что они ведут наблюдение. Если Иешуа не сможет управлять этими людьми, они справятся с ними сами.

— Что ты предлагаешь, Иуда?

— Я предлагаю восстание, Мириам, — сказал он, поднимая палку вверх к небу. — Настал час двигаться вперед, действовать. Или хотя бы начать внушать этим людям какие-то идеи. В противном случае мы никогда никуда не придем.

— Ты хочешь, чтобы он поднял народ на восстание?

— Да, — выкрикнул он. — Восстание! Бунт! Руки прочь, грязные