– А что? Думаешь, я не замечал, какими глазами ты на телефон мой смотрел, когда я с улицы приходил? Я все вижу, все замечаю.

– Как вам не стыдно?! Я что, вор, по-вашему? Да как вы можете! – возмутился Сергей.

– Правда, Виссарион, нехорошо, – вступилась Ирина. – Ну что вы, в самом деле? Нам здесь еще работать и работать, и что же это получится, если мы начнем друг друга подозревать, к тому же бездоказательно?

– Бездоказательно? А если мы сейчас все вместе пойдем в комнату к моему внучку Сереженьке да поищем там как следует, а?

Гримо распалялся все больше и больше.

– То-то он так ловко нас только одной комнатой ограничил, – продолжал актер, постепенно возвышая голос. – Мы здесь до морковкина заговенья искать будем.

Тимур видел, как в глазах Сергея загорелся злой холодный огонь.

– Да пожалуйста, – тихо и медленно процедил он. – Идите в мою комнату, ищите, хоть все переверните. Баночное пиво найдете, это правда. А телефон я не брал. Идите, обыскивайте, если не верите.

И Тимур не выдержал. Нервы сдали. Мозг отказывался просчитывать варианты.

– Это я взял телефон, – в отчаянии выкрикнул он и вытащил из кармана злосчастный мобильник.

Сразу стало очень тихо. Все замерли.

– Мне нужно было позвонить, честное слово, очень нужно было. Вопрос жизни и смерти, – торопливо заговорил Тимур.

– Почему с домашнего не позвонил? – спросил Гримо, успокоившись так же мгновенно, как вспыхнул.

– Так вы же проверяете, Юра каждый день на телефонный узел ездит, а мне на мобильный надо было звонить… Простите меня, пожалуйста.

– Ладно, – вздохнул актер, – я прощу. А внучок – не знаю. Ты как, внучок, простишь?

– Еще чего, – зло огрызнулся Сергей. – По его милости сначала мы тут всем скопом корячились, всю квартиру облазили, во всех углах носом пыль собирали, а потом мне еще пришлось выслушать, что я вор. Ради какого такого вопроса жизни и смерти я должен был это терпеть? У меня, может, тоже вопрос жизни и смерти был, когда я вчера звонил, но я же не нарушил ничего, и если бы мне по стационарному не ответили, на мобильный звонить не стал бы. Не собираюсь за чужие грехи выслушивать обвинения в воровстве.

– Вы не понимаете… – начал Тимур.

– А ты нам объясни, – вкрадчиво посоветовал Гримо.

– Я не могу. Я обещал ничего не говорить.

– У-у, – протянул Гримо. – Тогда беру свои слова назад. Ты, мой дорогой, можешь делать что хочешь, но других не подставляй. Мы тут не от хорошей жизни собрались, у всех свои обстоятельства, всем заработать нужно, и никто не хочет, чтобы его выкинули без оплаты. К сотрудникам требования такие же, как к участникам, нам много чего разрешено, в отличие от вас, но вступать с вами в сговор и покрывать ваши нарушения нам запрещено. Поймают – выдворят и денег не дадут. Не знаю, как Ирочка, а лично я на такое не подписывался. А ты, дружочек, похоже, еще и в аферу какую-то влез. Нет, как хотите, а я звоню Назару, пусть разбирается с тобой.

– Но вы же можете никому не говорить, – жалобно проговорил Тимур. – Никто и не узнает. Я же извинился.

Гримо посмотрел на него насмешливо и с упреком.

– Нас слишком много, целых трое. Эти детские штучки насчет «никому не говорить» проходят только с одним человеком, да и то не всегда. А уж с тремя… Нет, не получится. Нас трое, да ты сам – четвертый, кто-нибудь обязательно проколется, проговорится, и нас всех накажут, не тебя одного. На себя посмотри, дорогой мой: ты – лицо максимально заинтересованное, а и то раскололся, как гнилой орех, как только что-то пошло не так.

Сергей угрюмо молчал, но по его лицу было видно, что он полностью согласен со своим куратором. Ира смотрела сочувственно, но в то же время неодобрительно. Тимуру до этого момента даже в голову не приходило, что сотрудникам деньги нужны точно так же, как и участникам квеста. А может быть, даже больше, ведь у молодых обычно есть родители, которые помогут, если что, а у стариков родителей нет, им приходится надеяться только на самих себя. Если Гримо сказал правду, и у всех сотрудников есть свои причины и материальные стимулы участвовать в этой работе, то понятно, что никто из них не захочет рисковать ради Тимура. Почему-то он считал, что при нарушениях рискует только он сам. А тут вон что выходит… Рискует не только тот, кто нарушил правило, но и тот, кто об этом узнал и скрыл. И Юра, получается, тоже рисковал, когда скрыл, что Тимур звонил ему на мобильник. С чего он решил, что для сотрудников не предусмотрено понятие «нарушение»? Почему был уверен, что им не грозит увольнение? Идиот!

А Гримо тем временем уже звонил по телефону:

– Назарушка, у нас тут ЧП образовалось… ага, районного масштаба… ну, ждем, ждем.

Впервые в жизни бабуля меня удивила. К сожалению, понял это я далеко не сразу, а когда понял – стало поздно: к тому времени, когда я взялся за свои «Записки», наша Ульяна Макаровна уже умерла и спросить было не у кого.

Пьесу Горького «Васса Железнова» я читал, еще лежа в постели: врачи разрешили мне вставать только на несколько минут, опасались за сердце. Бабушка регулярно заходила в мою комнату, проведывала, проверяла, чем я занят, контролировала прием таблеток и микстур, предлагала попить чайку с лимоном и с вкусным пирожком. Методы контроля у нее были простыми и жесткими, она, не говоря ни слова, вырывала из моих рук книгу и смотрела сперва на обложку, потом читала открытую страницу. Когда в ее руках оказался 17-й том собрания сочинений Горького, раскрытый на втором акте «Вассы», бабушка не пробежала глазами пару абзацев, как обычно, а читала долго и даже перелистнула страницу. Потом вернула мне книгу и странно усмехнулась:

– Не то читаешь, Володенька.

Про «Дело Артамоновых» мы с ней уже поговорили, и я слишком хорошо помнил ее ответ, чтобы обольщаться новыми иллюзиями. «Не то» наверняка в ее устах означало «не про революцию и не про торжество социализма». Но про социализм в «Вассе» как раз было, пусть и немного, и Рашель, жена сына Вассы, вполне отчетливо рисовала перспективы гибели капиталистического строя и торжества рабочего движения. Почему же «не то»? Может, бабуле не понравилось, что по всей пьесе разбросаны намеки на растление несовершеннолетних? Да что там намеки – прямым текстом сказано, что муж Вассы находится под следствием за это безобразие, ему грозят суд и каторга, и Васса в первом действии уговаривает его добровольно покончить с собой. Мне, десятикласснику, тема казалась довольно щекотливой, и я был уверен, что бабушка именно по этой причине недовольна моим выбором чтения.

– Это ты про мужа Вассы Борисовны? – Я нагло уставился в выцветшие старческие глаза за толстыми стеклами очков. – Про его преступление?

Предыдущий разговор с бабушкой о Горьком меня обидел и расстроил, и теперь во мне взыграло подростковое глупое желание поставить ее в тупик и заставить смутиться, растеряться, не зная, что и как ответить ей, старой коммунистке, мне, юному комсомольцу.