Глаза Темучина — зелено-голубые, прозрачные глаза — смотрели с уверенностью. И в другой раз, глядя на него, поразился этой уверенности и спокойствию хан Тагорил. Не верилось, никак не верилось, что сидящий перед ним молодой человек рос в волчьей норе, был спутан, как зверь, верёвками, носит на шее шрамы от позорной колодки и совсем недавно чёрным рабом жил в драной юрте на краю куреня, где когда-то нойоном был его отец. И вспомнились Тагорилу жёсткие слова Оелун: «Его род не на хвосте собаки висел».

«Да, — подумал хан, — кровь выказывает себя, и его кровь — тропа от земли к небу, ежели он, юный годами, рассуждает, как умудрённый опытом лет».

Хан поверил Темучину.

— Хорошо, — сказал он, — я дам тебе сотню нукеров. Ты, наверное, прав.

Это было гораздо больше, чем мог ожидать Темучин.

8

Сын Оелун и Есугей-багатура скакал по степи, и за ним поспешала сотня всадников.

Путь их лежал в земли тайчиутов.

...Через какие-то промежутки времени, под влиянием неведомых сил, земля приходит в волнение. На неё обрушиваются ураганы, тайфуны, землетрясения, и огненные языки лавы, изливаясь из глубин, устремляются на цветущие долины. Землю потрясают титанические взрывы, тонут в водах острова, раскалываются на части материки. Но опять же со временем земля успокаивается.

Нечто подобное происходит и с человечеством.

По тем же неведомым причинам людские сообщества так же вдруг приходят в волнение и, словно раскалённая земная плоть, что изливается из горных разломов в моменты вулканических извержений, начинают неотвратимо надвигаться на соседние народы. Бурлящая людская лава, как и лава земная, всё сжигает на пути, преобразуя лик человечества. Происходит смешение народов, языков и культур. Гибнут великие государства, существовавшие века, поднимаются к жизни новые, начинающие диктовать свои условия жизни. И так же, как неживая природа, движение людское успокаивается.

Примечено и другое.

Есть животные, которые задолго до объявляющихся признаков грядущих потрясений предчувствуют их приближение. Домашняя живность уходит от людских жилищ, дикие звери убегают с территорий, которым грозят землетрясения и ураганы, тайфуны и смерчи.

Есть и люди, ощущающие предстоящие грозные события. Их единицы на миллионы не ведающих, что впереди. Наделённые странными свойствами, они предчувствуют изменения в человеческих сообществах. А предчувствуя, первыми поднимаются на гребень событий.

Имён таких людей в истории человечества немало.

Темучин, сын Есугей-багатура и Оелун, был одним из таких людей. Он всем существом ощущал надвигающуюся на степи грозу. Это ощущение жило в нём, а скорее он, до конца, сам был этим ощущением...

Сотня воинов — невеликое войско. Это Темучин понимал, и хотя и говорил, бодря воинов: «Велико стадо — но овцы, мала стая — но волки», — однако ясно ему было, что такой силой тайчиутов в прямом бою не свалить. Таргутай-Кирилтух посадит в сёдла тысячи воинов, и они раздавят его сотню, как копыто коня давит, наступив на гнездо, хрупкие яйца жаворонка. Темучин должен был со своей сотней войти в земли тайчиутов, как нож охотника под лопатку кабана: разом и точно.

За три дня отряд Темучина, обходя курени стороной, с тем чтобы не насторожить даже верных Тагорилу кереитов, вышел к Онону.

За рекой начинались земли тайчиутов.

Темучин повелел расседлать коней, скрыть за увалами и дать им отдохнуть. То же было сказано воинам: отдыхать, костров, однако, не разводить, обходиться хурутом и вяленым мясом.

В сумерках Темучин вышел на берег реки и затаился в тальниках. Отвёл веточку в сторону, выглянул из кустов.

В предвечерний час Онон катит воды бесшумно. Ничто не всплеснётся в течении, струи реки обмывают берега, словно лаская, и даже говорливые перекаты в преддверии ночи смолкают, будто вслушиваются в опускающуюся на степь темноту. В мощном, бесшумном скольжении вод, кажется, скрыт вопрос: а что там, в ночи, нет ли опасности? Был день, и яркое солнце золотило многоструйное течение, всплёскивалась, играя, рыба, и волны, весело перекатываясь и сверкая, заполняли всё окрест голосами. Где же ныне солнце и вернётся ли оно?

Беспокойство, разлитое в тишине сгущающихся сумерек, волновало, тревожило Темучина. Лицо его хмурилось. Из тальников не много можно было разглядеть на противоположном берегу. Чёрные блестящие коряжины на урезе течения, спускающиеся к воде ветлы, за ними степь с едва намеченной в ковылях дорогой. Видимый Темучину отрезок её выгибался дугой, обходя поднимавшийся над ковылями холм, и уходил вдаль, теряясь в разнотравье. Но да Темучин, и не видя дороги, знал, как пролегла она от Онона, минуя возвышенности и редкие здесь перелески, к куреням тайчиутов. Первым из них на этой дороге был курень его дяди Даритай-отчегина. Того самого Даритай-отчегина, который привёз отравленного Есугей-багатура с последней охоты. Вглядываясь в сумерки, Темучин, словно наяву, увидел тонкие уни[43], поддерживающие свод юрты Даритай-отчегина, толстые постельные шердеги[44], с набросанными на них одеялами из шкур барана, стёганые олбоги[45] для сидения у очага. Да и сам очаг, над которым наверняка в этот час побулькивал котёл с жирным шулюном. Можно было с уверенностью сказать, что Даритай-отчегин, сладко щурясь, приглядывается к закипающему вареву и без тревоги прихлёбывает архи. А что ему тревожиться? В курене спокойно. Хурачу выдоили кобылиц и отогнали табуны на ночную пастьбу. Увели отары овец на сочные луга, а у его юрты заунывно тянет вечернюю песню нукер, прося у Вечного неба безбурной ночи и для себя, и для нойона, да и для всего куреня, где он родился и вырос, где состарились его родители, так же служившие отцу нойона, как он служит теперь сам.

Темучин зло прищурился. «Что ж, — подумал, — я нарушу безоблачный покой дяди». Он прикинул так: из многочисленной его родни самым большим паникёром — крикливым и шумным — был как раз Даритай-отчегин. А ему, Темучину, и нужен был крик в земле тайчиутов. Неразбериха и паника. Нужно было, чтобы в голос завопили и тут и там: «Он пришёл вернуть свой улус. Бойтесь его, бойтесь. Месть его за отца страшна!» И надо было вырвать чашу с архи из рук Даритай-отчегина, пинком вышибить дорогого дядю из юрты, с тем чтобы он завизжал, заверещал на всю степь. Темучин с горсткой воинов не мог одолеть всех в открытом бою и решил бить их по одному. Пускай каждый из нойонов, просыпаясь по утрам, думает, ёжась в страхе, что ежели не в сей миг, то через малое время вихрь воинов ворвётся в курень, спалит юрты, угонит скот,