удерживающая его, сильно врезалась в шею.

Хан был немолодым человеком и знал, что такое нужда, нищета, голод. Но в глазах Оелун он увидел даже не крайнюю нужду, но большее — безжалостно раздавленную жизнь.

Хан Тагорил не выдал своих чувств ни одним неосторожным движением. Он поприветствовал женщину, как должно приветствовать вдову брата, и, поддерживая под локоть, повёл на вершину холма.

Оелун шла, едва передвигая ноги.

— Всё моё в этом курене, — сказал Тагорил, — твоё, как было бы, если бы приехал брат мой Есугей-багатур.

На вершине холма хана с гостьей окружили женщины. Тагорил пожелал Оелун отдохнуть с дороги и сказал, что будет ждать, когда она найдёт возможным отведать пищи у его очага.

Женщины увели Оелун.

Старшему нукеру хан Тагорил сказал:

— Дать им всё, в чём нуждаются, — и молча, с сумрачным лицом прошёл в юрту, сел у очага.

Ему было о чём подумать.

Хан Тагорил знал: известие о том, что он приютил вдову Есугей-багатура, быстро облетит соседние улусы. А это, как понимал он, опасно. В юртах многих заговорят о том, и заговорят по-разному. Конечно, кто-то спросит: «А имеет ли право хан Тагорил вмешиваться в жизнь тайчиутов?» И трудно сказать, как ответят на этот вопрос. Хорошо, коли ответят — да, он анда Есугей-багатуру, и оказать помощь его вдове и детям — святая обязанность брата. Но наверняка кто-то скажет и нет. Что тогда?

Хан Тагорил достал из-за пояса нож и, наклонившись к очагу, взял ветку аргала. Повертел в пальцах. Аргал был сухим и корявым. Тагорил стал срезать с ветки наросты. Завитые стружки падали на богато расшитые гутулы хана.

Тагорил вспомнил лицо Таргутай-Кирилтуха. Узкие, злые глаза, тяжёлый подбородок, широкие, опущенные книзу плечи. Услышал его голос — хриплый и одышливый. «Кто-кто, — подумал, — но Таргутай-Кирилтух этого мне не простит. Нет... Не простит... А чем он может ответить? Есть ли у него сила?»

Веточка аргала переломилась под остриём ножа. Упала к ногам. Хан Тагорил поднял её, осмотрел срез. Нож перехватил хрупкую древесину без усилий. Тагорил бросил ветку в огонь.

«Нет, — решил, — Таргутай-Кирилтух слаб. Он опился архи и обожрался мяса... Но у него есть близкий родственник Сача-беки...»

И Тагорил представил лицо этого нойона. Быстрые глаза, порывистые движения...

Хан спрятал нож в ножны. Упёрся руками в колени.

Сача-беки был опасен. Его соседи — меркиты, а они давно поглядывают на табуны кереитов.

«Если Сача-беки, — подумал Тагорил, — договорится с меркитами и они вместе, да ещё и Таргутай-Кирилтух, обрушатся на наши курени?»

И не нашёл ответа. Ясно было только то, что такой удар принесёт немало хлопот. Меркиты были сильным племенем.

«Так, — сказал хан Тагорил, — это первая опасность. Что ещё?»

И мысль его дальше полетела по степи. А степь неоглядна, и племён рассыпано по ней множество.

Да, было о чём подумать хану Тагорилу.

В юрту, кланяясь, вошёл баурчи. За ним помощники внесли котёл, навесили над очагом, втащили китайский низконогий столик с лакированной крышкой и уставили блюдами. Остро запахло жареным мясом и травами.

Хан Тагорил взял с блюда ярко-зелёный стебель черемши и прикусил зубами. Сок черемши ожёг рот, но хан, казалось, не почувствовал вкуса любимого угощения, как не заметил суеты вокруг очага баурчи и его помощников. Лицо Тагорила оставалось хмурым и оживилось только тогда, когда в юрту вошла Оелун с сыновьями.

На Оелун был тёмный, с золотой нитью китайский халат, расшитые узорами гутулы, чёрная вдовья шапочка с воткнутой в неё золотой иглой. Сыновья были одеты тоже во всё новое. Оелун поклонилась, как и должно, хозяину юрты, и он отдал ей поклон. Баурчи подал чашку с шулюном, и хан Тагорил, по обычаю древних, пролил по капле шулюна на кожаные головы онгонов. Хотя он был христианином, но этот степной обычай чтил и выполнял свято.

Все сели к столу, поставленному у очага. Хан Тагорил сказал, что он верит — его анда, Есугей-багатур, смотрит на них с Высокого неба и радуется этой встрече.

Баурчи поднёс чаши с архи.

Сыновья Оелун торопливо и жадно, как голодные волчата, хватали куски мяса с блюд. Казалось, они не могут наесться. Хан Тагорил смотрел на них с улыбкой, и Оелун, увидев эту улыбку, заулыбалась и сама. Ела она, как и Тагорил, мало, и было заметно, что её одолевают нелёгкие мысли.

Оелун понимала, что анда мужа, взяв их под свою руку, вызовет немало разговоров в степи, да и не только разговоров. Она не хуже хана знала нойонов племён и легко могла представить, какое раздражение и злобу затаят против Гагорила те, кто заставил её укрыться в волчьем логове на краю степи, а на шею Темучину набил кангу. Такое не простилось бы никому и не простится хану Тагорилу. Оелун, сидя за столом, за каким ей не приходилось сидеть давно, и беря мясо, вкус которого она забыла, хотела увидеть, что может ждать её и сыновей впереди.

На это ответить было трудно, и она, ища ответ, нет-нет взглядывала на хана Тагор ила.

Младший сын Оелун Белгутей ударил себя кулаком по животу, сказал:

— Здесь так полно, что больше не вместиться и маленькому кусочку.

Хан Тагорил засмеялся, кивнул баурчи:

— Ну-ка, постарайся, может, он всё же осилит ещё кусочек?

Внесли сладости, которых дети Оелун не видели никогда.

Белгутей набил полный рот. Не отставали от него и старшие братья.

Жарко горел очаг, суетился баурчи, угождая гостям, раздавался детский смех, радушен был хозяин, но Оелун, взглядывая на хана Тагорила, видела — он озабочен, и озабочен серьёзно. Дети могли веселиться и радоваться невиданным сладостям, а она слишком много повидала плохого, чтобы кусок даже лучшего мяса молодого барашка и чашка архи могли сделать её беззаботной.

Когда дети насытились и даже Белгутей отложил кусок розовых, запечённых верблюжьих пенок на край блюда, хан Тагорил отпустил их из юрты.

— Пускай побегают, — сказал, — это только на пользу.

Баурчи с помощниками, беззвучно ступая по кошме, быстро убрали со стола блюда, расставили чашки и налили чай.

Хан Тагорил поднял чашку и долго держал её в руке, казалось забыв донести до рта. Да так и не выпив глотка, поставил чашку, поднял глаза на Оелун.

— Я слышал, — сказал он, — что о жене Есугей-багатура говорили — это умная женщина. И вижу, что люди не ошибались. Ты не торопишься со словами. Я размышлял над тем, как вам