– Располагайтесь, сеньоры братия, во имя Божие!

Робер спешился, ощущая, что тело его, хоть и привычное к долгой скачке, все же негодует по поводу слишком длительного пребывания в седле. Лейтенант отряда, в который был зачислен молодой рыцарь, уже занял место, и туда спешили оруженосцы, таща палатки рыцарей и колышки.

Вскоре лагерь стал напоминать огромную мастерскую. Слышался стук молотков, одна за другой возводились палатки. При этом все совершалось в совершеннейшем порядке, без суеты и толкотни. Каждый из лейтенантов знал, где должен располагаться его десяток, и никто не стремился занять чужое место. Если бы не река, лагерь образовал бы правильный круг, но из-за водяного потока пришлось обойтись двумя его третями.

Снаряжение вскоре было помещено внутрь палаток, кони развьючены и привязаны, и над лагерем пронесся новый крик, порожденный могучей глоткой знаменосца:

– За поленьями!

Оруженосец Робера, печально вздохнув, взял топор и, отвязав одну из вьючных лошадей, направился с ней к центру лагеря. Спину животного он покрыл попоной.

Пережидая время вынужденного безделья – пока дрова будут привезены и ужин сварен, Робер подсел к брату Анри, чья палатка стояла по соседству.

– А почему мы не идем на помощь Жослену? – спросил молодой рыцарь. – Ведь его замок осажден?

– Ты хорошо разглядел Крак де Монреаль? – вопросом на вопрос ответил де Лапалисс. – Осаждать его, как и прочие крепости Горной Аравии – сущая морока! Быстро взять не получится, а длительная осада очень сложна по причине отсутствия воды и фуража[126]. Так что Храмовник просто отсидится за высокими стенами, выжидая, пока мы не вышибем сарацин из Галилеи. Когда это случится, те из неверных, что атаковали Трансиорданию, уйдут сами…

– А если не вышибем?

– Тогда Жослену останется только сдаваться, – улыбнулся брат Анри. – Но я надеюсь, что до этого не дойдет…

Оруженосцы вернулись, и вскоре оттуда, где у лекарского шатра развели большие костры, потянуло дымком, а чуть позже – запахом похлебки. Да, Орден Храма являлся орденом монашеским, и сейчас было время молитвы. Но создатели братства рыцарей хорошо понимали, что в боевых условиях некоторые из религиозных предписаний должны быть смягчены, чтобы Орден не погиб в первом же бою.

Во время войны на первом плане оставалась боеспособность рыцарей и сержантов, для которой куда полезнее вовремя съеденный ужин, чем молитвы. После того, как уставшие с дороги люди утолят голод, будет проведена служба, объединяющая молитвы девятого часа, вечерню и повечерие.

– К раздаче! – громкий крик пролетел над лагерем, и рыцари тотчас оживились. Надев плащи, как велит Устав, они по одному и группами, зажав в руках котелки и ложки, двинулись к костру.

Когда туда приблизился Робер, то рядом с поваром топтался, неуклюже переставляя толстые ноги, один из оруженосцев магистра. Первая порция, и лучшая, идет главе Ордена.

Вздохнув, Робер встал в очередь вслед за братом Анри. До их десятка дело дойдет не так скоро. Командор, стоящий на раздаче, тщательно отбирал куски. Чуть в стороне, у меньшего котла, получали ужин оруженосцы.

Взяв свою порцию, молодой нормандец отправился к палатке.

Над лагерем воцарилась тишина, нарушаемая только стуком ложек о стенки котелков. Слышно было, как клокочет река, устремляясь на запад, да вопит в холмах какая-то птица.

25 июля 1207 г. Левант, дороги Галилеи

Вставать к утренней молитве после двух дней, проведенных в седле, было сущим мучением. Но нарушить записанный в статутах порядок не решится ни один магистр, не говоря об обычном рыцаре.

Со слипающимися глазами Робер отстоял службу, бездумно шепча слова молитвы. Расположившиеся рядом с ним рыцари с трудом удерживались от зевоты. Завтрак проглотили в спешке, и вскоре после восхода солнца над лагерем прокатился приказ маршала: "Снимаемся!".

Робер помог оруженосцу свернуть палатку и принялся вьючить на лошадь колышки. Вокруг него кипела бурная деятельность – ржали кони, двигались и разговаривали люди.

Когда же прозвучал приказ "В седла!", только дырки в земле и кострище напоминали о том, что здесь находился лагерь Ордена. Огибая остающуюся по правую руку гору Гилвуй, монастырь двинулся к северу.

К полудню добрались до принадлежащего Ордену небольшого замка Ла Фев. Магистр о чем-то переговорил с его шателеном, после чего направление движения сменилось – войско тамплиеров пошло на восток.

По рядам рыцарей пронесся сквозняк разговоров.

– Что случилось? – спросил Робер у брата Анри. – Почему мы повернули на восток?

– Сейчас узнаю, – де Лапалисс о чем-то переговорил с лейтенантом, а когда вернулся, то лицо его выглядело задумчивым.

– Ну что, что? – набросился на товарища Робер.

– Ночью тут был королевский гонец, – ответил брат Анри. – Король Амори, не дожидаясь прибытия отрядов Храма и Госпиталя, с дружинами баронов и большим войском сержантов и наемников вчера выступил из Назарета на помощь осажденному сарацинами замку Бельвуар. Если он падет, то неверные легко проникнут во внутренние области королевства… Мы же движемся к замку, на соединение с королевским войском.

– Но ведь замок принадлежит иоаннитам?

– Да, это одна из их главных крепостей, – брат Анри кивнул. – Но сейчас это не имеет никакого значения. В годы такой опасности даже итальянские морские города, забыв о раздорах, выделяют отряды сержантов для общего дела.

Монастырь двигался с максимально возможной скоростью. Краткий привал сделали только у замка Форбеле – небольшого укрепления Ордена, перекрывающего дорогу.

После того, как кони были напоены, а люди отдохнули, по десяткам был передан приказ "В боевой порядок!". Скривившись, Робер позвал оруженосца и велел доставать доспехи. Кольчуга скрылась под гербовой коттой, на которой алел крест Ордена, на шлем рыцарь, по примеру более опытных товарищей, закрепил легкое покрывало. Теперь строй монастыря стал более плотным. Оруженосцы, держащие наготове копья своих господ и ведущие боевых лошадей, приблизились к рыцарям вплотную. Обоз занимал место в середине, а замыкали колонну мирские рыцари на службе Ордена. Если храмовники по обыкновению ехали молча, то наемники не переставая распевали воинственные песни:

Все трусы сгинут без следа,

Те, кто не страждет Бога и любовь,

Все те, которым добрая жена,

Милей, чем Господу предложенная кровь![127]

– ревели грубые голоса, заставляя птиц в испуге улетать с придорожных деревьев.