Напомним, что непосредственно перед этим Собором наблюдалось некоторое ослабление репрессий (примерно как 370 лет спустя перед первым московским процессом 1936 г.), так, В. А. Старицкому возвратили кремлевское подворье, «прощен» был и князь М. И. Воротынский. Р. Г. Скрынников считает, что одной из причин «прощения» стал недостаток земли для ссыльных, что породило невозможность для них нести службу[372], однако эта концепция не выдерживает критики: чего-чего, а земли за Волгой хватало! Сам же Скрынников чуть ниже объясняет смягчение Опричнины претензиями царя на литовский престол, которые тот тогда впервые предъявил, и соответственно его заботой о своем имидже в глазах поляков и литовцев. С другой стороны, «письмо трехсот» вызвало новую волну репрессий – «Московское разорение». О нем мы еще скажем, а пока отметим, что в феврале-марте 1567 г., т. е. после «челобитной трехсот», в Опричнину был отобран Костромской уезд[373].

Но искоренить независимость бояр, дворян и третьего сословия было недостаточно. Уничтожалась и независимость Церкви. Царь упорно добивался от митрополитов одобрения своих злодеяний, но ох как нелегко было довести Церковь до нужного состояния покорности! Даже иосифляне, которых А. Л. Янов (и не он один), как мы видели, считает главными идеологами «самодержавной революции», выступали, как и нестяжатели, за разделение властей, а также за то, что духовенство должно иметь право представительства и защиты обвиняемых перед верховной властью[374].

Более того, по Иосифу Волоцкому, если князь, хоть власть его и от Бога, давал себя увлечь «дурным страстям» – гневу, стяжательству, нечестию, гордыне, жестокости и неверию – «тут он становился слугой дьявола, а не Бога, не царем, а мучителем». Такому царю можно было не повиноваться. Истинный царь должен блюсти интересы «Земли». Священна монаршая власть, но не ее конкретный носитель – человек, который не всегда ее достоин[375].

Короче говоря, «если власть плоха, то народ имеет право на восстание». Похоже на то, что, подобно тому, как на Западе католическая Церковь изменялась к лучшему под влиянием конкуренции с протестантами за души верующих, так и на Руси нечто подобное происходило с официальной Церковью под влиянием конкуренции с «нестяжателями». В частности, это выражалось в том, что один митрополит за другим выступал против Опричнины.

Так, 19 мая 1566 г. сложил с себя сан и удалился в Чудов монастырь митрополит Афанасий, преемник скончавшегося 31 декабря 1563 г. Макария. Последний в свое время проповедовал, что Бог «в себе место избрал на Земле» русского самодержца, однако при этом ограничивал крайности, мирил царя с боярами и т. д[376]. Даже на просьбу царя прислать ему «душеспасительные» книги митрополит прислал такую, текст которой читается у гроба, написав при этом: «… кто ее прочитает, тот и в веки не согрешит»[377].

Афанасий же официально отрекся от сана «за немощью великою», но фактически процедура отречения была проделана без царского одобрения, в отсутствие монарха «на Москве». И в самом деле, Афанасий был покорен царю, но все же иногда осмеливался «печаловаться» ему об опальных. Есть сведения, что именно благодаря влиянию Афанасия царь не решился сразу наказать боярина Морозова, достойно похоронившего стремянного Курбского Василия Шибанова (этот последний, как известно, был замучен и убит за то, что осмелился привезти в Москву первое письмо своего господина царю), а сделал это только через полгода. После убийства Д. Ф. Овчины-Оболенского, упрекнувшего, как мы помним, Ф. Басманова за содомитские развлечения с царем, митрополит увещевал царя и угрожал ему страшным судом и т. д.[378]

Афанасия сменил казанский архиепископ Герман Полев, «старец святой жизни», но пробыл на должности всего два дня, и именно потому, что тоже был против Опричнины и, не укоряя Ивана прямо, вел с ним беседы о милосердии и покаянии[379]. Если верить Курбскому, то вскоре Германа нашли мертвым на своем подворье – он был не то задушен, не то отравлен[380].

Тогда митрополитом стал (24 июля 1566 г.) соловецкий игумен Федор Колычев (в монашестве Филипп), но он, как известно, оказался еще оппозиционнее[381]. Царь передал Филиппу через Пимена, чтобы тот не вмешивался в опричные дела, ибо Опричнина есть «его личное, государево дело» (ну да, резать своих подданных как баранов и/или обдирать как липку – сугубо личное дело монарха, конечно!), хотя все же восстановил право митрополита советовать и «печаловаться», отмененное при учреждении Опричнины. После того Филипп дал обещание «не вступаться» в Опричнину[382]. Есть сведения, что его, помимо всего прочего, заставил временно подчиниться и провал «челобитной трехсот»[383].

Когда по пути в Москву с Соловецких островов (где он был до того игуменом местного монастыря) Филипп проехал через Новгород, то новгородцы молили его о заступничестве перед царем, ибо слух о готовившейся экзекуции над городом уже прошел. Это, кстати, само по себе опровергает официальную версию расправы с Новгородом ввиду готовившейся со стороны города измены в пользу Польши, поскольку та базировалась исключительно на грамоте к польскому королю, найденной перед самым карательным походом.

Сам же Филипп говорил духовным: «Бояре молчат, так как связаны житейскими выгодами, а нас Господь для того и отрешил от мира, чтобы мы служили истине». Золотые слова, только думать об этом надо было раньше – тогда, когда Филипп поддержал иосифлян против нестяжателей[384], и в результате победы первых Церковь была «связана» еще какими «житейскими выгодами»! При всем уважении к Филиппу, этому герою и мученику антиопричного сопротивления, нельзя не признать: как иосифлянин, и он был отчасти причастен к тому, что теперь творилось.

Между тем политика повязывания Церкви «житейскими выгодами» продолжалась. Подражая Золотой Орде, царь, например, еще в феврале 1564 г. освободил население митрополичьих вотчин от разных повинностей[385]. Курбский в 1564 г. тоже обвинял князей Церкви в том, что они «подкуплены и развращены богатством»[386].