ассоциации и картины: уголочек актового зала, где полукругом собралась пара десятков человек, все с бородами, в кофтах, с гитарами, на которых висят банты и на деке наклеена овальная наклейка фотографии девушки. Такой Грушинский фестиваль на минималках.

Но когда мы пришли по адресу, то предположения мои тут же разбились о реальную картину. Во-первых, никакой это был не актовый зал, а вполне себе обычная квартира, хоть и довольно просторная, расположенная на первом этаже двухэтажного старого дома. Во-вторых, основными участниками собрания были не бородатые геологи, а молодежь, кипучая и говорливая.

Мы дружной компанией зашли в квартиру. На нас даже не обратили внимания, никто не встретил и не принялся рассаживать по местам. Все ходили и суетились, о чем-то говорили и звенели стаканами. Лишь в коридоре к нам подошел какой-то парнишка с кривыми зубами, и картаво поинтересовался:

— У вас погтвейна случайно не завалялось в кагманах?

Портвейна в карманах у нас не имелось, о чем мы ему и сообщили. Он тяжело вздохнул и ушел в другу, комнату.

— Марина, ты куда нас привела? — хмуря брови, спросил Костя, оглядываясь. — Шалман какой-то.

— Сам ты шалман, — обиделась девушка. — Сейчас выступать начнут все сам увидишь и услышишь.

К ее правде толпа и в самом деле скоро успокоилась, расселась кто куда. По середине комнаты, ближе к окну, поставили скрипучий стул. К зрителям вышел сутулый паренек с гитарой.

— Максим, давай, нашу, студенческую! — выкрикнул кто-то из толпы.

Паренек улыбнулся, кивнул. Потом сел на стул и начал играть. Песня была так себе по тексту, но в плане ритма и мелодии прочно заседала в мозг, и толпа тут же принялась уже на втором припеве подпевать пареньку.

Музыкант спел еще пару песен, уступил место другому юноше. Тот весьма умело и мелодично исполнил несколько номеров из репертуара Леонида Утесова. Сменил третьего музыканта.

Вот на третьем и началось странное. Паренек оказался словно бы из другого разлива. С редкой бороденкой, наглым взглядом и таким же поведением. Он взял гитару, попутно отвесив неуместную остроту прошлому музыканту. Сидящие зрители его, как ни странно, поддержали, видимо уже знакомые с творчеством и характером этого парня.

А тот на угоду толпе только продолжал распаляться. Он пел что-то «блатное» и в тексте иногда проскальзывало «бля» и «етить твою мать». Это веселило собравшихся, подогревая интерес к запрещенному. Потом паренек, на радость всех, затянул:

— Michelle, ma belle, these are words that go together well My Michelle. Michelle, ma belle…

— Отлично поет! — шепнул Генка. — Да какая песня! Настоящая запрещенка!

— Это же «Битлз», — произнес я, не понимая, что тут такого запрещенного.

— Ага, «Битлз», — кивнул Генка.

Меня это развеселило и озадачило одновременно. Едва парень закончил, как я поднялся с места и спросил:

— Можно я сыграю?

Музыкант кивнул, протянул гитару. Сам тут же закурил сигарету и отошел к окну.

Я взял гитару, настроил противно звенящую первую струну и с соль-мажора проникновенно начал:

— Yesterday, all my troubles seemed so far away, now it looks as though they’re here to stay. Oh, I believe in yesterday.

Среди слушателей даже прекратилось шевеление, все смотрели на меня с открытым ртом и слушали, только распаляя мое тщеславие.

Допевая второй куплет, я по-хулигански думал, а не спеть ли им что-нибудь и покрепче, что они точно не слышали, но от чего у них волосы точно поднимутся на затылке? Хотелось уделать этого придурка, который возомнил себя тут бунтарем. Что-то из «Кино» или «Пикника»? А может быть, похулиганить по-взрослому? «Король и Шут» исполнить или «Ленинград»?

Но задор быстро закончился и даже остаток песни «Битлз» застрял где-то во горле, едва я увидел другого паренька, стоящего в дальнем углу. Он пристально почти не мигая смотрел на меня. Тот самый — вспомнил я, — картавый, с кривыми зубами, который про портвейн спрашивал.

В одной руке у него был магнитофон, а в другой микрофон, который он направил в мою сторону, словно отвел в сторону ядовитую змею.

Парень записывал меня. Фиксировал песню, которую я пел. А я с ужасом вспоминал, вышла ли «Yesterday» к тому году, в котором я оказался и является ли запретной, за которую могут и срок намотать?

Вспоминал и, к своему ужасу, не мог вспомнить.

Глава 18

Праздник

— Ты это зачем притащил? — вдруг рявкнул кто-то, и огромная тень метнулась к картавому.

Я подумал, что сейчас будет знатная битва и на всякий случай приготовился защищать своих друзей.

— Стучишь⁈

— Я записать на пленку, — наивно ответил парень с микрофоном, растерявшись. — Для истогии.

— Да ты что, паскуда! Сдать нас решил? Сейчас запишешь, а потом твою пленку к делу пришьют! Для прокурора работаешь?

— Я… не для пгокугога! Я для себя!

— Выключай! Немедленно!

— Так я же…

Картавый попытался отстоять свою собственность, но здоровяк выхватил у него из рук магнитофон.

— Отдай! Немедленно отдай!

— Правильно, Сифон! — поддержали здоровяка остальные ребята. — Пусть пленку уничтожит, тогда все верно будет. Правила клуба такие. А то пели тут разное, могут и привлечь в случае чего.

Здоровяк, которого назвали Сифоном, вытащил из магнитофона кассету, спрятал в карман.

— Это я изымаю. Магнитофон, так уж и быть, возвращаю.

— Я деньги на кассету потгатил! Тги губля! — едва не плача, произнес Картавый.

— Лучше бы на мозги себе потратил, — парировал Сифон.

И всучил магнитофон обратно владельцу.

— Все, иди.

Сифон повернулся к остальным зрителям, неуклюже отвесил поклон.

— Прошу прощения за доставленный дискомфорт. Мы продолжаем концерт.

Но петь уже не было никакого желания. Я передал гитару другому парню, угрюмый вернулся на место.

— Ну ты даешь! — произнес Костя, удивленный моим исполнением. — Я и не знал, что ты «Битлз» так умеешь петь. Да еще какую песню!

— А ты ее знаешь? — насторожено спросил я.

— Знаю? Конечно! Мне Серега из параллели дал переписать бабину. Я за нее рубль двадцать выложил, чтобы на один час взять! Но снять копию я все же успел, не дурак!

Я облегченно выдохнул. Значит, прокола не было. С годом песни не ошибься. Повезло, одни словом.

Впрочем, про других ребят я бы так не говорил. Тот дерзкий парнишка, выступавший до меня, пел вполне себе запрещенку, ругая — пусть и в иносказательной форме, — власть, причем умудрялся рифмовать слова «власть» и «грязь», «Брежнев» и «неспешно». Если бы пленка попала куда следует, могли бы и по шапке отхватить.

Но то проблемы парня, а не мои.

Осознание этого вновь вызвало в мое душе хулиганское настроение. А интересно, что будет, если я издам, скажем, к примеру, какую-нибудь пластинку? Наиграю и запишу что-нибудь из позднего Цоя или «Калинова моста»? Будут ли они вновь придуманы настоящими авторами или линия истории будет переписана? А если книгу «напишу»? «Имя розы» или «Противостояние»? Нет, с книгами сложней. Дословно их не вспомнить, а пересказать сюжет получится так себе.

А если какой-нибудь закон открыть раньше времени? Я напряг мозг. Никаких законов в голову не лезло. Вспомнился только Хокинг и что-то там про кота Шредингера. Да, с наукой у меня тоже нелады.

Нет, воровать последнее дело. Да и ход истории менять тоже не дело. Впрочем, если чисто теоретически предположить возможность изменения хода истории так, чтобы СССР не распался… Я тряхнул головой. Нет, такого варварского вмешательства в ход истории нельзя делать. А что, если это вызовет какой-нибудь эффект бабочки? Изменишь одно — измениться все!

Нет, спрячу такие крамольные мысли куда подальше. Сейчас лучше думать про Пик Победы.

Мы посидели в бард-клубе еще некоторое время, послушали пару песен и пошли по домам.

* * *

Следующий день, а точнее утро, ознаменовалось тем, что мать громогласным возгласом подняла меня с кровати:

— С днем рождения, сынок!

Я подскочил, сонно оглянулся. На мгновение показалось, что я тот самый старик из прошлой жизни, еще не пенсионер, но уже дряхловатый, который вдруг проспал работу. О ужас! Проспать работу!

— Что? Где? Сколько время?

Привычным жестом я ткнул носом в запястье, пытаясь разглядеть время, но часов там не имелось. Совсем забыл об этом. Опять сон — слабое место мое, где я могу себя раскрыть. То с Кайратом Айдыновичем эпизод в больнице был, когда во сне я говорил вещи, о которых эта эпоха еще не знает, то вот сейчас.

— Жест выработал, а самого главного нет! — улыбнулась мать. — Поэтому исправляем этот недочет. Вот, держи. С днем рождения тебя, сынок.

И протянула мне картонную коробочку.

Я открыл ее, с удивлением обнаружил там наручные часы. Белый циферблат, тонкие изящные