Политически девственная Маруся даже не подозревала, что в эту проклятую зиму Шнейдерманам не до геранек было. И надежда, что все как-то обойдется, была невелика. По секрету шептали, что уже готовы теплушки для отправки евреев то ли в Сибирь, то ли на Колыму. Старики, те, кто еще смутно помнил, как это делается, торопливо на всякий случай молились. Хоть не очень, конечно, верили. Прочие окаменели — что можно делать? Кричать? Бежать? Не быть? Оставалось одно, самое простое и мучительное — жить. Молчать, дышать, отправлять детей, как на казнь, в школу, ходить на службу, чинить туфли, стоять в очередях, варить суп — ждать, жить, ждать.

Отсутствие в квартире Шнейдерманов мягкой мебели не располагало Марусю к слезам — она понимала и ценила правильный антураж, равно любя себя в искусстве и искусство в себе. Поэтому, швырнув на стул пальто, закричала всухую:

— Ой, не говори, Роза! Молчи! Кто старое помянет… Все ж сестра она мне родная, хоть и злыдня подлючая, дай ей бог здоровья. От ее змейства на ней ни груди, ни задницы не нарастает — всю пищу зависть сжирает… Прочла я, прочла! Лучше б не читала. Лорка-то, оказывается, замуж вышла!

— Вот это новость! Слава богу, поздравляю!

— Поздравляю! Чего уж тут поздравлять! Матери родной не спросимши. За испанца пошла! Женишок, наконец, сыскался, век ждали — дождались! Помнишь, из Испании сироток привозили, от генерала Франки спасали? Вот из тех самых. Механизатором вкалывает.

Не забывший старую любовь Осик заволновался: «Жених — это я. Я буду мухазатором и испанцем! И директором конфетной фабрики! И колбасной фабрики! И милицанером! И на пожарной машине кататься! И…» Осику быстро сунули честное слово, что все именно так в точности будет, и, соблазнив обычно запретными шахматами, выдворили в другую комнату во избежание дальнейшего развития его честолюбивых планов на будущее.

— Не вижу ничего худого, Маруся, что ты кипишь? Радуйся, испанской тещей стала, ведь это ж не всякому в жизни удается! Может, и парень попался хороший, работящий, — Роза в подобных дуэтах представляла немногословное, но умиротворяющее и позитивное начало.

— Ты, Роза, спроси, зовут-то его как! Вот спроси лучше! Срам сказать — Хозе-Мария! Это ж надо! Умрешь — не догадаешься! Мало того, что и так уж Хозе, так еще и Мария вдобавок. Мужика-то Марией звать!

— Что ж, Маруся! Может, судьба! Теперь у вас в семье будут две Марии и Марьяна — полный подарочный набор.

— Смейся-смейся! Хорошо тебе смеяться. У тебя-то все нормально.

У Розы Давыдовны Шнейдерман с именем, конечно, было нормально. Даже спорить не о чем. Удобное имя во все времена, а особенно сейчас. Маруся старательно распаляла себя, проецируя чудовищное будущее:

— А детки-то народятся — как их величать станут!? Ну как, скажи! Хозе-Мариевичами, да? На смех людям! Или одного Хозевовичем, будто от, прости господи, козла? А другого Мариевичем! — вроде бы от бабы? Тьфу, да и только! Срамотища! А все Марьянка виновата — ей бы только свиней да своего хохла Пашку на сало откармливать, а не дите растить! Довела дело до Хозе-Марии! Тьфу на них! Тьфу!.. И чай у вас пить не стану, не предлагай. Чая, что ли, я не видала?! И печенье не буду! Квартиру тоже себе нашли — поменяли дубину на лучину! Обратно-то уж все, дорожки нет!

И хлопнула дверью.

К осени (как чуяли — перед приходом Маруси) Шнейдерманы разжились новым диваном: серое сукно в зеленую клеточку. Кровавые времена вроде бы немного отодвинулись. Пока помиловали. Роза распаковала тайно собранный рюкзак с теплым бельем, мылом, аспирином. Празднуя возвращенный воздух, снова вдела в уши аметистовые сережки. Поставила в банку с водой отросток китайского розана — следи, Софочка, скоро корни появятся, мы его посадим в землю, он будет у нас жить и цвести. Помнишь сказку про аленький цветочек?

Покупка дивана, разом сглотнувшая всю зарплату Аркадия, стояла в том же ряду незаметных чужим, затаенно-праздничных событий.

Маруся явилась необычно притихшая, осторожно присела на незнакомый диван и, порывшись, вынула из тыквообразной сумки, льстиво звавшейся ридикюлем, фото: раздобревшая Лора на садовой скамейке. Вместо боярской косы — вздыбленной мочалкой шестимесячная завивка, на руках круглоглазый младенец в косыночке, а сзади, обхватив обоих длинющими руками, носатый-волосатый Хозе-Мария в вышитой украинской рубашке.

— Глянь, Роза, внучок! Валерик, масюся наш, — просияла стальными зубами испанская теща. — Хлопчик! Валерий Хозе-Мариевич, грехи наши тяжкие. Роза, можно, я тебе фикус свой принесу, поливать будешь? И кота Ваську — он к порядку приученный, ласковый, в песок ходит, все ест. У вас мыши есть?.. Поеду туда навестить. Зовут. Сам-то Хозе сирота, ни кола ни двора, ни отца-матери, ждать помощи неоткуда. Иносранец-голодранец! Поеду, подсоблю маленько по хозяйству — у Марьянки радикулит в спине с прошлого года, ни согнуться ни разогнуться. От личной жадности заработала. Больше всех ей надо! И огород, и скотина, и сад. Мало ей, скажи? Торговать на базар пошла, кулачка недобитая. Мешки, как трактор, на горбу таскала. Вот растиранье китайское змее этой везу. Еле достала. Воняет, как не знай что. Ничего, потерпит. Вдруг поможет?

Хозе-Мария всегда безмятежно жил сиротой, об этом и не задумывался даже. К тому же испанские дети были как бы на особом, даже почетном положении: в хорошем детдоме росли, на чистых простынях, по утрам какао и сыр давали — коммунистические, политически престижные сироты… Да ведь и не совсем он, честно говоря, сирота сейчас, коли жена и детки есть. Теща с тестем рядом опять же. Специальность нормальная, зарплата.

Но сонная жизнь вдруг встрепенулась и выкинула спросонья фортель: пришло письмо в белом длинном конверте на ненашем языке. Выбросить, что ли от греха? — из-за границы ведь прислано, ясней ясного. И почтальонка письмо своими глазами видела, побежит трепать языком кому попало. Конечно, сейчас не то что при покойном Иосифе Виссарионыче, однако все ж боязно. Не трогай, как говорится, лихо, покуда тихо. С другой стороны, вдруг там что важное? Как угадать? Однако решились на риск, отослали в Харьков золовке, она в тамошнем пединституте секретаршей возле начальства служит. Пусть попросит надежного человека перевести на человеческий. Оказалось то, чего вовсе никак не ожидали — приглашение в испанский город Фигейрос (ну и язык у них!) от полностью живой хозевовой матери с тоже ничего себе имечком Кармен (видать, в честь пудры) и двоюродного брата Гильберто с семьей. Зовут насовсем жить туда. К тому времени у Лорки с Хозе-Марией, кроме Валерика, уже и Маринка завелась. Жили не тужили, а вот теперь и чеши в затылке — то ли ехать, то ли нет. Оно конечно, раз в жизни посмотреть настоящую заграницу любопытно, заодно с родной матерью Кармен познакомиться, прикупить там кое-чего из дефицита… да как бы боком потом не вышло. Рассудили так: малых оставить дома, а Лорке с Хозе съездить, присмотреться — как, мол, там да что.

Вернулись через две недели, привезли Марьяне и Марусе по кружевному черному с золотом вееру, это просто курам на смех. Мух, что ли, ими отгонять? Павлу Игнатьичу хорошие полуботинки выходные, только узковаты немного, да ладно, разносятся. Деткам пижамки со зверюшками нарисованными. Лорка-то ничего, довольная приехала, в новом платье коротком вовсе без рукавов. Материи что ли у них не хватило? Зато Хозе вроде бы еще почернел, молчит, как камень, клещами слова не вытянешь, только буркнет «все нормально» — и в газету уткнется либо часами приемник крутит. Уйдет чуть свет на свою МТС, и дотемна. Иной раз даже выпимши стал приходить. Сердце — вещун, нечего было в Испанию ту переться. Ох не к добру затея оказалась.