– Для детективного писателя это, наверно, крупный недостаток?

– Сам он, конечно, никого не убивал – во всяком случае, в литературных целях. Дело в другом: он цеплялся за привычные характеры и привычную обстановку. Вы понимаете, о чем я говорю. Уютная английская сельская или провинциальная жизнь. Местные жители передвигаются, как шахматные фигуры, – по строгим правилам, обусловленным их общественным положением. Весь набор утешительных иллюзий: насилие – нечто исключительное, все полицейские честны, классовая структура английского общества за последние двадцать лет не изменилась, убийцы – не джентльмены. Но в деталях он был безукоризненно точен. У него, например, никогда не убивали из огнестрельного оружия, потому что он в нем не разбирался. Зато прекрасно разбирался в ядах и был весьма силен в судебной медицине. Его необычайно занимало трупное окоченение и тому подобные вещи. Его раздражало, что рецензенты этого не отмечают, а читателям и вовсе плевать.

Далглиш поинтересовался:

– Значит, вы виделись два с половиной месяца назад. Как это было?

– Он написал мне письмо с просьбой о встрече. Потом специально приехал в Лондон, и мы встретились в издательстве после четверти седьмого, когда почти все уходят. И отправились сюда ужинать. Как раз об этом-то я и хотел с вами поговорить, Адам. Он собирался изменить завещание. Прочтите это письмо и все поймете.

Он вынул из бумажника сложенный лист и протянул его Далглишу. Сверху на нем было обозначено: «Сетон-хаус», Монксмир, Суффолк». Письмо, датированное тридцатым июля, было напечатано на машинке, и работа показалась Далглишу хотя и аккуратной, но непрофессиональной – было нечто неуловимое в величине пробелов и переносе слов, что выдавало неопытную руку. Далглиш немедленно отметил, что недавно видел текст, напечатанный тем же человеком. Письмо гласило:

«Дорогой Герни!

Думая о нашем разговоре в пятницу – тут я должен отклониться от темы и вновь поблагодарить Вас за великолепный ужин, – я пришел к выводу, что мое первое побуждение было верным. Делаешь что-нибудь – делай до конца. Чтобы Сетоновская литературная премия могла послужить тем великим целям, с которыми я ее связываю, денежный вклад должен быть адекватным – не только для того, чтобы обеспечить размер премии, соответствующий ее значению, но и для того, чтобы финансировать ее в будущем. У меня нет родных, имеющих законное право на мое состояние. Кое-кто, возможно, думает, что имеет такое право, но это уже другое дело. Мой единственный здравствующий родственник получит сумму, которую упорный труд и бережливость смогут приумножить, если только он захочет придерживаться этих добродетелей. Я считаю, что с него достаточно. За вычетом этой и других небольших сумм, которые я оставляю разным людям, получается примерно 120 000 фунтов премиального фонда. Я сообщаю Вам это для того, чтобы Вы представляли себе мои намерения. Вы знаете, что здоровье мое не в порядке, и, хотя я могу прожить еще много лет, я хочу, не затягивая, дать этому делу ход. Моя точка зрения Вам известна. Премия должна вручаться раз в два года за выдающиеся работы в области художественной литературы. Я не хочу давать какие-то особые преимущества молодым. Мы уже по горло сыты чувствительностью юных авторов, настоянной на жалости к себе. Натурализм мне тоже не по душе. Роман должен быть плодом творческого воображения, а не набором скучных прописей из записной книжки работника социальной службы. И я не хочу ограничиваться детективной литературой – то, что я так называю, больше не существует.

Обдумайте, пожалуйста, эти планы и сообщите мне Ваши предложения. Конечно, нам будут нужны доверенные лица, и я посоветуюсь с адвокатами по поводу деталей нового завещания. Пока, однако, я не делился этими мыслями ни с кем и надеюсь, что Вы поступите так же. После детальной разработки все это, конечно, станет достоянием широкой публики, но я решительно против любых скоропалительных заявлений. На вторую половину октября я, как всегда, приеду в «Клуб мертвецов», и тогда мы, надеюсь, сможем встретиться.

Искренне Ваш

Морис Сетон».

Пока Далглиш читал, он постоянно чувствовал на себе острый взгляд черных глаз Герни. Закончив, он протянул назад письмо со словами:

– Похоже, он многого от вас хотел. Что фирма могла с этого иметь?

– Да ничего, милый мой Адам. Только массу суеты к вящей славе Мориса Сетона. Он даже не захотел ограничиться нашими авторами. Хотя в этом-то он, пожалуй, был прав. Он думал привлечь действительно крупные имена. Его очень беспокоило, захотят ли наши корифеи стать соискателями. Я посоветовал увеличить размер премии – тогда прибегут как миленькие. Но сто двадцать тысяч фунтов! Я и не думал, что он так богат.

– Его жена была состоятельная женщина… Вы не знаете, Макс, говорил он еще кому-нибудь об этих планах?

– Думаю, нет. В этом вопросе он вел себя по-детски. Строжайшая секретность – мне запрещалось даже говорить с ним об этом по телефону. Но вы понимаете, что меня теперь смущает. Надо или нет передать письмо полиции?

– Конечно надо. Точнее говоря – инспектору Реклессу из суффолкского уголовного розыска. Я дам вам адрес. Сообщите ему по телефону, что отослали письмо.

– Я надеялся, что вы сами сообщите. Разумеется, все ясно до очевидности. Но возникают всякие дурацкие сомнения. Кто его теперешний наследник – я не знаю. Но это письмо дает ему увесистый мотив.

– Еще бы. Но у нас нет доказательств, что наследник знал о письме. Скажу для вашего успокоения, что человек, обладающий самым сильным денежным мотивом, имеет и самое сильное алиби. Когда Морис Сетон умер, он был в полицейском участке.

– Очень умно с его стороны… Итак, я не могу просто передать это письмо вам, Адам?

– Мне очень жаль, Макс. Обойдитесь лучше без меня.

Герни вздохнул, положил письмо обратно в бумажник и вновь принялся за еду. Они не говорили о Сетоне до тех пор, пока не покончили с обедом и Макс не стал облачаться в необъятный черный плащ, который он неизменно носил с октября по май и в котором был похож на мага-любителя, знававшего лучшие дни.

– Мне пора, а то опоздаю на заседание нашего правления. Мы сделались такими официальными, Адам, такими деловыми. Любое решение требует одобрения всего правления. Это все наше новое здание. В былые дни мы сидели взаперти по пыльным каморкам и действовали на свой страх и риск. Конечно, это несколько размывало политику фирмы, но, может, это было не так уж и плохо… Подбросить вас куда-нибудь? Кого вы допрашиваете после меня?

– Спасибо. Макс, я пройдусь пешком. Направляюсь в Сохо поболтать с убийцей.

Макс опешил.

– Неужто убийцей Сетона? А я-то думал, вы вкупе с суффолкским уголовным розыском вконец сбиты с толку. Так ради чего же я сражался с собственной совестью?

– Нет, Сетона он не убивал, хотя, думаю, никаких моральных препятствий у него бы не было. Кто-то явно хочет создать у полиции впечатление, что он замешан. Это Л. Дж. Лю-кер. Помните такого?

– Это он застрелил своего компаньона посреди Пиккадилли и вышел сухим из воды? В пятьдесят девятом или около того.