Молодая девушка закуталась в одеяло, принесенное ей кондуктором и, закрыв глаза, погрузилась в продолжительные и глубокие думы.

Она думала о своем отце, этом опасном и таинственном человеке, воскресение которого, по ее мнению, должно было также потрясти Мир, как месяц тому назад потрясли его громадные морские подвиги Неизвестного.

И при этом загадочном имени, которое она повторяла про себя, Вера улыбнулась и сказала про себя:

— А что, если этот Неизвестный, который навел такой ужас на все державы мира и взволновал все народы, — что если этот Неизвестный окажется моим отцом?..

И она вздрогнула при восставшей пред ней картиной неописуемого переворота, который должен обрушиться над миром. И этот мир, сначала разрушенный, будет затем обновлен во имя анархии.

Иктанэр два дня оставался у входа в Персидский залив, крейсируя между арабским и персидским берегами и наблюдая за маленькими островками, рассеянными по всему Ормузскому проливу. Но электрической лодки, в которой Сэверак увез Моизэту, он не заметил.

Тогда он понял, что похититель, должно быть, проскользнул незамеченным благодаря ширине пролива и укрываясь мраком ночи и под защитой рассеяных здесь островов. Со всей быстротой он вернулся на Затерянный остров, возвестил о себе обычным образом и явился в лабораторию, где его ждали Оксус и Фульбер.

— Я не видал его! — сказал он. — Сэверак убежал. Но я пойду искать его по всему миру. Если вы видите меня в настоящую минуту пред вами, то только потому, что я хочу просить вас открыть мне о Сэвераке и о вас самих все, чего я еще не знаю.

И в порыве гнева Иктанэр добавил:

— Я хочу просить державы суши помочь мне отнять Моизэту. И если я не найду ее, то огнем и кровью залью мир. Говорите же! Я вас слушаю.

Оксус оставался без движения, с печатью страдания на лице. Но у Фульбера при словах Иктанэра мелькнула сатанинская улыбка, и во взгляде его на мгновение сверкнул огонек какой-то гениальной мысли.

Он наклонился к Оксусу и на каталонском наречии, которого не понимал Иктанэр, проговорил:

— Я сумею не дать ему найти Моизэту. Наши единомышленники будут вовремя предупреждены. И, как он сказал, он зальет тогда мир кровью и огнем. И мир подчинится. Сэверак, разумеется, явится на Марсельский конгресс, чтобы предательством искупить свое прощение и забвение своего анархистского прошлого. Но наши эмиссары его проследят, найдут, и отнимут у него Моизэту и привезут ее сюда. Добрый удар кинжала освободит нас от Сэверака. И тогда-то мы потолкуем с Иктанэром, мы ему отдадим Моизэту, если он будет служить нашим планам. Так это, Оксус?

— Пусть будет так, Фульбер. Говори же с ним!

Все то время, когда монах раскрывал Оксусу этот сложный план, Иктэнер спокойно стоял, насупив брови, с решительным видом и спокойным челом. Но он вздрогнул, когда Фульбер окинул его своим угрожающим взглядом.

— Сын мой, — произнес монах, — ты говоришь с нами как недруг, который имеет в нас нужду. Но мы хотим показать тебе, что по-прежнему любим тебя. Сядь и выслушай меня.

Иктанэр повиновался. Монах наскоро рассказал ему все, что произошло в мире за эти восемнадцать лет и что касалось так или иначе его, Иктанэра. Но он не открыл ему драмы, сопровождавшей его рождение. Он просто сказал ему, что взял его в одном госпитале, где мать его, уличная женщина, произвела его на свет и скончалась в родах. Затем он раскрыл ему грандиозные проекты, задуманные им вместе с Окусом, и закончил так:

— А теперь, сын мой, ступай в Марсель, во Франции. Ты застанешь там всемирный конгресс, который обсуждает наш ультиматум. Оксус и я, мы передаем тебе наши полномочия. Что ты решишь, так тому и быть. Но что ты сделаешь, когда найдешь Моизэту?

— Я уединюсь с ней на каком-нибудь неизвестном острове Океании.

— А мы? — проговорил с улыбкой монах.

— Вы?

Иктанэр задумался. Вопреки себе самому, в глубине души он сознавал, что не может ненавидеть отца и дядю Моизэты. И в тоже время он не разделял их мысли о мировом владычестве. Он не разделял этого потому, что сам в это время целиком отдался единственному естественному человеческому чувству — любви.

Он подумал несколько минут и затем ответил:

— Хотя вы и сделали из меня орудие смерти, я не могу питать к вам ненависти.

Фульбер улыбнулся. Он мог бы заметить на это, что, не желая быть орудием смерти ради их замыслов о мировом владычестве, Иктанэр собирался стать этим смертельным орудием для человечества ради своей собственной любви. Но монах знал, что с человеческой страстью не рассуждают, что любовь — враг логики и потому ограничился улыбкой.

Иктанэр добавил:

— Когда я найду Моизэту, вы выберете на земле подходящую для вас страну. Вы мне доказали, и я в этом убедился сам, что обладаю всемогуществом. Я заставлю отдать вам эту страну и сохраню ее для вас от всех, кто бы ни захотел ею завладеть. Это будет мой выкуп за Моизэту.

— А Сэверак? — спросил монах все с той же улыбкой.

— Я убью его! — зло ответил Иктанэр.

— Хорошо, сын мой! Больше мы тебя не задерживаем. Ты знаешь, что можешь извещать нас обо всем по подводному телефону. Иди же, и будь победителем!

Десять минут спустя, когда были возобновлены элементы, снаряжение и мины, Иктанэр вывел «Торпедо» из гротов Затерянного острова и устремился в глубины Персидского залива.

Он прошел Ормузский пролив, спустился по Оманскому морю до Аденского залива, поднялся по Красному морю, прошел через Суэцкий канал в Средиземное море и остановился на рейде Марселя.

Как раз в то время, когда Иктанэр прибыл в воды этого города фокейцев, из Старого порта вышел миноносец дальнего плавания; он отсалютовал надлежащим образом флоту Сэн-Жан, обогнул остров Иф, старинный замок которого был снесен, чтобы очистить место для низкого редута, вооруженного крупнокалиберными пушками и снабженного многочисленным гарнизоном, и затем устремился в открытое море.

Этот миноносец был «Циклон». На переднем мостике его лейтенант Сизэра и мичман Сэнт-Клер, оба с морскими биноклями, исследовали развертывавшийся вокруг них горизонт.

В одно время они опустили их бинокли.

— Как всегда, ничего! — заметил мичман.

— Очевидно!

— И к чему стоять на том, чтобы каждый день посылать миноносец на эти разведки? Ведь, знают же отлично, что Неизвестный никогда не показывается под видом эскадренного броненосца.

— Он даже совсем не показывается, — отозвался с своей стороны лейтенант. — На море — ничего! И вдруг, корабль летит на воздух. Это значит — прошел Неизвестный.

— Когда-нибудь и мы взлетим так же, если попадемся на пути Неизвестного.

— Пошлют другие миноносцы, которые взлетят, как мы.