Махмуд выходит из дому уже далеко за полдень. Стоит теплый день, он щурится на солнце. Выглядит так, будто только что проснулся: рубашка мятая, на ногах — сандалии. Он идет в супермаркет по Нёреброгаде, я жду снаружи. Он выходит с покупками, заворачивает в шаверма-бар и выходит через десять минут с прозрачным пакетиком, в котором лежит нечто, упакованное в фольгу. Похоже, он в хорошем настроении, из уголка рта свисает сигарета, на указательном пальце он крутит связку ключей. Вот он здоровается с каким-то мужчиной, с турком или арабом, они обнимаются, и он идет дальше. Я — его персональная опека. Я нахожусь не так далеко, чтобы он мог исчезнуть, и не так близко, чтобы меня можно было заметить. Он подходит к своему подъезду, отпирает дверь, я подставляю ногу и не даю двери захлопнуться. Иду за ним по лестнице. Ключ уже в замке и дверь наполовину открыта, когда он слышит меня. Оборачивается и смотрит. Я сильно бью его рукояткой ножа по лицу. Он отшатывается, спиной толкает дверь и делает два шага назад, в прихожую. Я снова бью, на этот раз он падает.

Махмуд живет в маленькой двухкомнатной квартире. На желтых крашеных стенах висят фотографии его родственников. Трофей за участие в спортивных состязаниях в 1993 году. Я вынимаю нужные вещи из сумки и начинаю готовиться. У Махмуда есть кошки, два котенка, в его покупках я нахожу банку с кошачьим кормом — курицей в желе — и даю им. Он все еще без сознания, я готовлюсь, попутно съедая его шаверму.

Махмуд приходит в себя, сидя на стуле посреди квартиры. Я отодвинул обеденный стол к стене, чтобы расчистить себе пространство. Махмуд крепко привязан к стулу изолентой. По-моему, хорошая работа. Рот тоже заклеен изолентой. Я сниму ее, когда объясню ему правила. Сижу на диване, курю, послеполуденное солнце лениво проникает сквозь жалюзи. Глаза Махмуда блуждают по комнате, я улыбаюсь ему. Он дергается и понимает, что привязан крепко. Очень крепко.

— Махмуд, если ты мне немного поможешь, я уйду через полчаса, и мы больше не увидимся, я не собираюсь мстить за прошлое. Я понимаю, это твой кузен. А тут я прихожу и хочу чего-то. Может, он мне деньги должен, может, что другое. Я прекрасно понимаю твои чувства. Но теперь тебе придется о них забыть, Махмуд, мне нужен адрес Эркана. Я ему ничего не сделаю. Просто хочу знать адрес и не уйду, пока у меня его не будет.

Проходит еще пять минут, я смотрю, как на электронных часах сменяются цифры. Он пытается что-то сказать, мычит под изолентой.

— О'кей, Махмуд, сейчас я сниму изоленту с твоего рта. Если ты закричишь, я тебе глотку перережу.

Я показываю ему охотничий нож:

— Это охотничий нож, Махмуд, охотники пользуются им, если подстрелят оленя. Таким вот ножом они перерезают зверю горло. Одним движением я могу перерезать тебе глотку. И так и сделаю, если ты закричишь. Я не хочу этого делать. Я просто хочу адрес Эркана. Я не хочу тебя убивать. Но если ты закричишь, я это сделаю.

Я сдираю изоленту со рта, кожа под ней красная.

— Черт бы тебя побрал, скотина ты такая. Черт бы тебя побрал, скотина ненормальная, чертов психопат…

Махмуд еще ругается, но не кричит. Я снова заклеиваю ему рот.

Кладу нож на стол, сажусь перед ним на стул:

— А теперь я расскажу тебе, как все будет, Махмуд. Мне нужен адрес. И ты мне его дашь. Сейчас или через четыре часа — не суть важно. Я расскажу тебе о себе. Я клинический шизофреник. Параноидальный шизофреник. С этим не шутят. Меня осмотрел врач и определил, чем я болен. Я не психопат, мне не доставит удовольствия тебя убить. Но мне нужен адрес.

Опять сдираю изоленту.

— Говнюк сраный, никогда, никогда ты…

Я бью его по губам тыльной стороной руки. На костяшках остаются следы зубов.

— Может, кто-нибудь придет. Может, они постучат и уйдут. Может, у них ключи есть. И я знаю, что они тогда со мной сделают. А может, никто не придет, и может, у нас с тобой ничего не получится. И тогда меня найдут на Центральном вокзале, я там буду крутить твои уши на цепочке и есть твои яйца.

— Скотина ненормальная!

— Если ты дашь мне его адрес, я ничего тебе не сделаю. Я уйду.

— Ты что, думаешь, я дам адрес моего брата такому психопату, как ты?! Он моя кровь, дурак, я лучше умру!

— Надеюсь, что нет. В этом нет смысла. Я ему ничего не сделаю.

Махмуд смотрит на меня. Он выглядит так, словно пытается все взвесить, понять, что происходит.

— Зачем тебе тогда его адрес?

— Это не месть, он мне не должен денег…

— Но зачем?

— Я не могу тебе сказать.

— Если ты дашь мне свой телефонный номер, я скажу ему, чтобы он тебе позвонил.

— Этого недостаточно. Но обещаю тебе, я не собираюсь ему ничего делать.

— Сидишь здесь с ножом, псих, какого хрена я должен тебе верить.

— Я вижу… Значит, предстоит тяжелая работа… Я как-то тут смотрел передачку поздно вечером, пока в больнице лежал. Документальный фильм. Там рассказывали об одном французском палаче, специалисте по пыткам, который работал в Алжире. Он выглядел как совершенно обычный человек, не очень высокий, чуть полноватый, лысоватый и в очках. Этот человек, когда ему нужно было разговорить кого-то, работал систематически. Я до конца не досмотрел, потому что санитар выключил телевизор, когда увидел, что за передача. Но думаю, я кое-что помню.

Я снова заклеиваю ему рот.

Закуриваю, сижу так немного с сигаретой, затем откладываю ее в пепельницу, нахожу на кухне ножницы и отрезаю у него рукав. Кожа на руке светлее, чем на лице. Я беру сигарету из пепельницы. Он смотрит на меня, громко мычит из-под изоленты, я не понимаю, что он пытается сказать.

Он вертится на стуле, так что чуть не падает. Я пробую удержать его руку, чтобы добраться до внутренней стороны плеча, но он продолжает бороться.

— Я просто пытаюсь сделать это здесь, чтобы ты смог носить футболки.

Я прижигаю его руку. Волосы загораются, шипят и сгорают до корней. Я убираю сигарету, пока она не погасла.

Делаю затяжку, чтобы сигарета не затухла, вкус омерзительный. Он пытается что-то сказать из-под изоленты. Я тушу сигарету об его руку.

Снова срываю изоленту.

— Где живет Эркан?

Он плюет в меня:

— Черт бы тебя побрал, скотина, хрен ты у меня адрес получишь, давай, пробуй.

Я закуриваю еще одну сигарету.

Через пару часов мы прикончили пачку. Время от времени я срываю изоленту и спрашиваю про адрес. Он плюет в меня, ругается, я возвращаю изоленту на место. Губы у него теперь красные и облезлые. Я так надеялся, что мы обойдемся сигаретами. У нас в больнице был парень, который вечно сам себя обжигал, когда предоставлялась возможность. Он говорил, рана от сигареты абсолютно чистая и воспаления быть не может.