Он уже не белый, а голубой с белыми барашками.

Кровать уже не мягкая, а жесткая и грубая, как серые бетонные скамьи вдоль бассейнов. Я поднимаюсь и бегу вместе с братом. Это давным-давно забытое воспоминание. Те летние дни мы проводили в аквапарке в Белахое. Мама, брат и я.

Брат взял меня на трехметровую вышку, и я был дико напуган. Он то подбадривал меня, то насмехался, как могут только старшие братья, и я прыгнул, и потом страшно гордился, он сказал, что я прыгнул совсем неплохо. Сам он прыгнул с семиметровой вышки.

Там были и другие мальчики нашего возраста, и у одного из них были короткие волосы и длинная прядь на затылке, они были похожи на настоящих хулиганов, может даже опасных. Он обзывал их дрочилами, а они что-то кричали в ответ.

Брат мог плевать таким особенным образом, что получался не просто плевок, а аккуратный шарик, который точно попадал в цель. Он мог попасть во что угодно, много раз плевал в мусорные ведра и иногда попадал, а иногда нет. А я пробовал и пробовал, но у меня так не получалось.

Мы сидели за раздевалкой, и брат отрегулировал зажигалку так, что пламя пыхало на полметра вверх. Затем набрал в кулак газу и зажег зажигалку, так что на короткий миг в руке у него оказался огненный шар. Он вращал кремень туда-сюда, пока рука не оказалась покрыта какой-то сверкающей пылью. Высек огонь и дал этой пыли осыпаться над пламенем, так что она превратилась в крошечные метеоры.

Ему было, наверное, лет двенадцать, мне — на четыре года меньше, тогда он был самым крутым на свете.

Я помню, там был детский бассейн, но брат сказал, что нам туда не надо, потому что маленькие дети в нем писаются, а еще я помню лужайку, на которой можно было играть в мяч.

А мама сидела на одной из бетонных скамей, расположенных на разных уровнях. Она не купалась, сидела в солнечных очках и в платке. Читала журнал и махала нам, когда мы выглядывали из бассейна.

Она дала нам денег, и мы встали в очередь, состоявшую из детей в купальниках, все стояли за сладостями и газировкой. Фруктовый лед, леденцы, эскимо. Мы купили тосты с сыром и ветчиной, с коричневыми желобками от гриля, размороженные, но внутри так до конца и не оттаявшие. И когда мы их ели, а в носу хлюпала хлорированная вода, они были на вкус как такие вот летние дни. Мы поели, и у нас еще остались деньги, и мы показывали на разные банки со сладостями по двадцать пять и по пятьдесят эре, пока деньги не кончились.

Может быть, картины такие ясные, потому что память моя совсем не износилась, а может, мне помогают лекарства или болезнь, но во рту я почти чувствую вкус хлорки, а ногами — тепло подогретой воды в маленькой луже, которую надо было миновать, переходя с лужайки в бассейн.

Еще там была водяная горка, и некоторые из больших мальчиков приспускали плавки, когда наступала их очередь кататься, и съезжали на голой заднице, они говорили, что от этого скорость увеличивается. Мне не хотелось съезжать там, где были чьи-то задницы. Брат сказал, что я нытик. И я все-таки это сделал, просто чтобы попробовать. Не хотелось быть нытиком. А кое-кто из ребят постарше пытался влезть без очереди, они толкались, тянули друг друга за резиновые браслеты и отпускали, и получался такой шлепок по коже.

По дороге домой мы зашли в Брусен купить еды на ужин. Брат только начал пользоваться дезодорантом, и нам пришлось перенюхать все дезодоранты, какие там были. Он выбрал один под названием «Барракуда». Он сказал: запах хороший, девочкам это нравится. Но я подумал, что он наверняка выбрал его из-за названия. Брат сказал, что так называется большая акула.

Это хорошее воспоминание, чудесное воспоминание, и я наверняка исчез бы в нем, остался бы в том дне и не вернулся назад, если бы у меня не было здесь одного дела.

Вниз по лестнице и несколько болезненных шагов по улице, мимо охранника «Севен-илевен». Вид у него такой, словно ему хочется меня вышвырнуть, но не хочется до меня дотрагиваться. Я избегаю блестящих поверхностей, меня обслуживают раньше других, расступившихся, чтобы пропустить меня. Болит губа, и, когда говорю, звук получается с каким-то присвистом. А я показываю на сосиски в стеклянной витрине и кладу на прилавок деньги. Они по-прежнему похожи на отрезанные пальцы. Я всасываю в себя жир, и соль, и мясо.

Захожу в охотничий магазин. На стенах — зеленая одежда, сапоги, удочки, я подхожу к кассе. Вообще-то я и так уже похож на жертву неудачной охоты. Продавец, мужчина лет сорока в удобной верхней одежде, пытается сделать вид, что не замечает ничего необычного.

— Чем я могу вам помочь?

— Охотничий нож.

— Так, а скажите, пожалуйста, для чего?

— Для охоты.

— У нас большой выбор. А на какого зверя?

— На большого.

— Вроде косули?

Вроде человека.

— Да, вроде того, на большого.

Он открывает ящик с ножами, расположенный под прилавком.

— А как давно вы охотитесь?

— Я только начал.

Он выкладывает на прилавок два ножа. Один — с красной пластмассовой ручкой, другой — с деревянной.

— Больше.

— Простите?

— Больше, он должен быть больше.

Он вынимает два других. Один наполовину вытаскивает из ножен, чтобы я посмотрел на сталь.

— Это немецкий, «Золинген», очень хорошего качества.

— Больше.

Он показывает мне другие — шведский, финский, хорошие охотничьи ножи, говорит он.

— Больше.

— Не думаю, что у нас… Подождите-ка секундочку.

Он выходит в подсобку, наверняка чтобы позвонить в полицию. Возвращается с темно-синим пластиковым пакетом, открывает его и аккуратно вынимает нож, вложенный в ножны.

— Это канадский нож. Для охоты на медведя. На лося. По большому счету, мы закупили его для полноты коллекции.

Это большой нож, длиной с мою руку до локтя. Продавец с благоговением кладет его передо мной, показывает мне детали, с гордостью в голосе объясняет, как им пользоваться. Рассказывает, что на нож дается пожизненная гарантия.

Для кого?

Он упаковывает нож, и я расплачиваюсь.

Я пишу письма тем немногим людям, что есть в моей жизни.

Если я вернусь в квартиру, то порву их; если нет, они останутся лежать на кровати. Перед мамой я извиняюсь за то, что у нее из-за меня было столько тревог. Я бы хотел быть лучшим сыном, здоровым сыном. У брата я прошу прощения за квартиру. Много раз. Надеюсь, у него хорошая страховка. Спрашиваю, помнит ли он аквапарк в Белахое.

Я пишу Амине. Пишу, что, надеюсь, ей хорошо там, где она есть, что она счастлива.