ее новизну легче увидеть, но и в философии, этике и психологии. Сущность постоянно приумножаемого и еще не раскрытого потенциала будущей духовной культуры нового общества. Сущность новой культуры, еще не во всем своем безмерном богатстве видимой и предугадываемой, как для галилейских рыбаков не были видимы и предугадываемы Сикстинская мадонна, Девятая симфония Бетховена, «Феноменология духа» Гегеля и «Воскресение» Толстого.

А если говорить о главной ее теме, к которой она постоянно возвращается, то это — Ленин. Ленин как вождь величайшей в мире революции; Ленин как преобразователь человеческой культуры; Ленин как философ и этик; Ленин как учитель жизни.

III

Однажды Шагинян написала: «Моему поколенью выпало величайшее счастье наблюдать слово Ленина в его мгновенном превращении в дело. Я разумею его первые декреты в первые дни и месяцы революции, когда многие из нас, потрясенные до глубоких основ, не чувствовали устойчивой почвы под ногами. В этом смятении ясные, короткие, мудрые ленинские декреты, понятные всем и каждому, уверенные и внушающие уверенность, прорезывали нашу действительность, как молнии грозовое небо, — и все вокруг принимало четкие очертанья, укладывалось в новые формы бытия. Мне, страстно любившей логику и ясность, ненавидевшей путаницу и смуту, первой ступенью к познанию Ленина, первой любовью к Ленину стали эти декреты. Я читала их, как читают стихотворения. И это они привели меня к ленинской теме».

В 1923 году из Москвы в Петроград, где в то время жила Шагинян, пришло письмо от редактора «Красной нови» А. Воронского. В тот год вышли ее первые очерки и повесть «Перемена». «...Знаете, очень Ваши вещи нравятся тов. Ленину. Он как-то об этом говорил Сталину, а Сталин мне», — писал Воронский. «Этот дорогой сердцу отзыв Владимира Ильича светил мне всю жизнь», — скажет позже Мариэтта Шагинян.

К своей Лениниане писательница готовилась все советские годы, постигая жизнь, изучая великие процессы, происходящие в социалистическом обществе, освещенном идеями Ленина, исследуя духовный мир нового человека.

И многочисленные ее очерки и книги: «Гидроцентраль», «Путешествие по Советской Армении», «Урал в обороне»... — это подступы к четырехчастной Лениниане, своеобразные творческие заготовки, потому что через них складывалось понимание сути главной темы, глубокое осмысление ленинизма, претворяемого на практике. И уже непосредственными подступами явились очерки Шагинян о родителях Ленина, о Н. К. Крупской, об учителе Калашникове, о письмах Владимира Ильича к матери.

Чтобы написать первую, сравнительно небольшую по объему книгу «Семья Ульяновых»[16], Шагинян проводит свыше двух лет на Волге, разъезжая по городам, где жила семья Ульяновых и служил Илья Николаевич. Она работает в архивах, изучает документы, читает периодику той эпохи, опрашивает оставшихся в живых современников семьи Ульяновых. Она принимает участие и в общественно-культурной жизни волжских городов и сел: выступает перед рабочей молодежью, вяжет снопы на уборке урожая, выпускает на полевом стане колхозную стенгазету. Так она сочетает изучение фактов истории с постижением сегодняшнего дня. И это помогает ей острее почувствовать тему Ленина, глубоко понять процессы, происходящие в нашем обществе. Подобным образом создавались все книги шагиняновской Ленинианы.

IV

Мне довелось встретиться с Мариэттой Шагинян, когда она работала над второй книгой своей Ленинианы. Это было весной 1965 года, хотя побеседовать я собирался с ней еще осенью 1964-го. Она назначила мне день и час. И место: больница. В палате я застал ее за рукописью. Болезнь приковала Мариэтту Сергеевну... опять к столу.

Беседа не состоялась. У нее не оказалось времени — нужно было к точно установленному ею же сроку закончить большую статью.

И вот, чтобы снова повидаться с Мариэттой Сергеевной, я приехал в Ялту. Веселый, пестрый город выглядел на сей раз совсем «нетипично». И море, и светлые горы, и островерхие кипарисы — все было затянуто сумрачным туманом. По крышам домов и пустынным улицам неугомонно хлестал дождь. Я шел к Мариэтте Сергеевне с какой-то внутренней опаской — характер у нее, что скрывать, не ахти какой покладистый, да еще погода скверная, чего доброго...

— Вы приехали удивительно вовремя, — сказала она. — Вчера закончила очередную главу и объявила себе двухдневный отдых. Вот мы и поговорим.

Год назад я хотел побеседовать с Мариэттой Сергеевной о ее книге, посвященной чешскому композитору Иозефу Мысливечку. Но книга эта — «Воскрешение из мертвых» — уже вышла, и речь теперь может идти о новой ее работе — «Первая Всероссийская».

— В этом году, — сказала она, — мне посчастливилось работать без особых помех. Я зимовала в Ялте и за зиму успела написать около тринадцати печатных листов. Пишу с огромным подъемом, скажу больше — с великим счастьем и благодарностью судьбе за то, что в семьдесят семь лет могу еще творчески работать.

— Давно ли родился замысел вашей новой книги?

— Очень давно, после окончания «Семьи Ульяновых». Мне удалось установить по архивам Ульяновска, по отдельным воспоминаниям, что отец Ленина, Илья Николаевич Ульянов, в 1872 году по командировке Казанского учебного округа провел три недели в Москве, на Первой Всероссийской политехнической выставке. И эта выставка оказала большое влияние на его последующую педагогическую работу, особенно на методику проведенных им учительских съездов. Задумав рассказать в романе о поездке Ильи Николаевича на выставку, я невольно углубилась в изучение самой выставки, и это оказалось на редкость интересно и плодотворно.

— Помог ли вам кто-нибудь из семьи Ульяновых?

— Помогали советами и Дмитрий Ильич, и Мария Ильинична, но как подойти к моей задаче, научили меня два абзаца из письма-рецензии Надежды Константиновны Крупской на старую мою книгу «Семья Ульяновых». Надежда Константиновна писала, во-первых, что, пожалуй, самое правильное для показа семьи Ульяновых — это художественное воспроизведение исторического фона, исторического времени, в которое она, эта семья, жила; и, во-вторых, что нельзя изображать семидесятые годы как годы, когда революционное движение затихло: оно пошло иными путями, развивалось в иных формах. Эти два указания были для меня решающими в работе.

— Почему решающими?

— Я просто открыла для себя семидесятые годы. Это — время выступления русской молодежи на сцену истории, время хождения в народ, формирования «Земли и воли», а под конец этих годов — народовольчества. Сейчас мне кажется, что без знания этого периода, без конкретного знания, что такое «Земля и воля», «Черный передел», «Народная воля», просто нельзя понять высокую историческую необходимость возникновения ленинизма. У нас в старое время на Женских курсах