Поначалу это было банальной лестью из-за боязни оказаться ни с чем. Потом переросло в нечто более серьезное, сердечное, наподобие привязанности и благодарности за беззаботную жизнь. А в последнее время, задавая себе вопрос: «Смогла бы она прожить без Геннадия?» – Нина сжималась, теряла всю свою природную рассудительность, впадая в панику. Она не мыслила своего существования без Соболева. Нина улыбнулась – какая красивая фамилия, не хуже, чем у нее. Соболева Нина Михайловна! Здорово звучит, как песня. Нина снова прислушалась к тишине – тревожно как-то на сердце. И стучит оно с перерывами, то быстро, то медленнее, сбивая ритм дыхания, словно предчувствует что-то плохое. Что?

Нина поднялась, осторожно включила свет в прихожей и потихоньку заглянула в спальню: Геннадий спал, укрывшись одеялом до подбородка. Сон его был не глубоким. Мышцы лица еще не окончательно расслабились. Нина нахмурилась: кажется, ему действительно было очень плохо. Бледность и измученный вид Геннадия не сулили ничего хорошего. Нина присела на кровать, потом осторожно легла, обняв его одной рукой. Геннадий что-то пробормотал во сне и тихо застонал.

«Завтра же нужно к врачу! – Нина почувствовала сострадание к его боли, чуть не заплакала. – Завтра же, без разговоров… Бедный Гена, что это с ним?»

По настоянию Нины Геннадий обратился к врачу. Оказалось, что за один день ничего толком узнать нельзя. Это разозлило Соболева. Вернувшись в машину, где его ждала Нина, он жадно закурил.

– Медицина двадцать первого века называется! – возмущался он, обращаясь к Нине, словно она была виновата в том, что он не узнал диагноза. – Такого количества анализов я за всю жизнь не сдам. Ты посмотри, сколько направлений!

– Ну что ты возмущаешься? Один раз за всю жизнь можно обследоваться? Удели себе внимание, наплюй на работу, дела, на меня, на все. Речь идет о здоровье, неужели я должна говорить тебе такие избитые вещи, что без него никакие деньги не понадобятся? Ничто не будет нужно, если внутри тебя что-то разъедает.

– Все равно это несправедливо – столько времени тратить на сидение в очередях, сдавая анализы. В этом плане восточные лекари – волшебники: по пульсу определяют все болезни и с ходу назначают лечение. Вот это да! – не унимался Соболев.

– Мы не в Китае, значит, придется довольствоваться тем, что имеем.

– Я пошел у тебя на поводу, – садясь за руль, произнес Геннадий.

– Спасибо тебе за это большое, – засмеялась Нина. – Неужели ты собирался и дальше корчиться от боли? Наверняка ты скрываешь, что это у тебя не первый раз, не первый день. Ты как ребенок, честное слово.

– Приятно слышать это от тебя, – впервые за весь разговор улыбнулся Соболев. – Ладно, поехали. Завтра начну экзекуцию над собой.

– Гена, хочешь, из солидарности я буду ездить с тобой?

– Ну нет! Я буду кричать, когда мне проколют палец. Тебе будет стыдно за меня.

– Ладно, я займусь чем-нибудь, – повернувшись к Геннадию, Нина заметила, что он напряженнее, чем обычно, сидит за рулем. – Гена, с тобой все в порядке?

– Вполне, – остановившись на красный сигнал светофора, он положил руку Нине на колено. – Прошу тебя, не спрашивай об этом так часто.

– Я волнуюсь.

– Понимаю все, но настаиваю на своем. Не нужно, милая, не то я начинаю чувствовать себя стариком, удел которого принимать лекарства и прислушиваться к своему организму. Я не такой, слышишь?!

– Не нужно ничего скрывать от меня, – Нина взяла руку Геннадия и поцеловала в горячую ладонь. – Я с тобой.

– Спасибо, – Геннадий включил радио, но, казалось, ни ему, ни Нине не была нужна музыка. Они были слишком погружены в собственные мысли. Остаток дороги они провели в молчании. И ни один не знал, о чем думает другой.

Нина вдруг поняла, что они на самом деле мало знают друг о друге. Прошло больше года, как они познакомились, но отношения были настолько поверхностными, что не возникало необходимости в информации. И даже чувствуя, как Гена становится ей ближе, она не пыталась задавать вопросов. Он отвечал тем же. Все было похоже на то, что в один миг их сказочная жизнь закончится. Она даже не знала, насколько была близка к истине, но причина, по которой все изменится, была совершенно неожиданной.

Геннадий открыл глаза и первое, что ощутил, – ноющую боль под правым ребром, тяжесть в желудке, словно он переел на ночь. Но разве стакан кефира, ставший ужином, можно назвать плотной едой? Соболев потер живот, мысленно обращаясь к нему: «Что тебе нужно? Ем – болит, не ем – болит. Мне нельзя превращаться в развалину. У меня ведь Нина… Ей это не понравится. Она может уйти, а тогда я точно умру. Так что прекращай, пожалуйста. Оставь меня в покое». Организм ответил ему покалыванием и тупой болью, разлившейся по всему животу. Ее можно было терпеть без лекарства, но он знал наверняка, что через пару часов все-таки придется прибегнуть к таблеткам. Последнее время и они спасали ненадолго – Соболев горько усмехнулся: за эти три месяца он выпил их больше, чем за всю свою жизнь. Состояние войны с собственным организмом действовало на Геннадия удручающе. Он не мог понять, как такое происходит: болезнь становится главной и определяет все твои действия. Но самое страшное заключалось в другом – Геннадий чувствовал, что и этой жизни ему отмерено немного. По тому, как с ним разговаривал его лечащий врач, по напряженному выражению его лица, когда он смотрел на рентгеновские снимки, Соболев давно сделал вывод, что ему говорят не все. Но пока слова не сказаны, оставалась надежда.

Вчера Нина уехала в Саринск – Геннадий настоял, чтобы перед Новым годом она обязательно повидалась с матерью, друзьями. Он был удивлен, что она согласилась на его уговоры не сразу. Только после того, как он купил для Алевтины Михайловны подарки, Нина сказала, что съездит домой на пару дней.

– Не спеши, пожалуйста, мать ведь скучает, – назидательно произнес Соболев. – Побудь, развлеки ее. Расскажи о нас, может быть, это ее обрадует.

– Ага, больше всего ее обрадует, что я живу с мужчиной без штампа в паспорте. Она из поколения, которое считает это аморальным, – Нина взяла флакон французских духов, купленных Соболевым в подарок матери, покрутила его в руках. – Не представляю, как я объясню ей, на какие деньги смогла купить это?

– Не проще ли, наконец, сказать правду? Хотя бы частично, Нин? – Геннадий наблюдал, как Нина нервно собирает сумку с вещами. – А еще хотела стать актрисой. Вот тебе прекрасная возможность сыграть роль студентки театрального вуза, сумевшей отказывать себе во всем, но скопившей денег на подарок для матери. К тому же появился обеспеченный покровитель – удача, способная изменить жизнь! Как тебе сюжет?

– Слабовато и неубедительно. «Не верю, ни единому слову не верю!» – до меня умный человек сказал, – Нина села в кресло, обхватила голову руками. – Мне по телефону говорить с ней тяжело, а тут придется глаза в глаза. Ты ведь не знаешь, какая она у меня проницательная. Я раньше никогда ее не обманывала, даже в голову не приходило. Она всегда была такая понятливая, добрая. Но после одного происшествия я почувствовала необратимую перемену.