— Почему вы не сказали мне это два часа назад? — спросил я дрожащим от гнева голосом.

— Приходите завтра.

Я снова зарегистрировался в отеле «Коралло» и провел веселенький день, стараясь связаться с бюро рекламаций в Лондоне. У меня были два вида дорожных чеков, «Виза» и «Американ Экспресс», а это означало, что все придется делать в двух экземплярах. Я весь день провисел на телефоне, ведя разговоры типа:

— RH259…

В ответ откуда-то прорывается тоненький голосок, звучащий словно со дна глубокого озера:

— Это RA299?

— Нет, это RH259.

— Громче, пожалуйста.

— ЭТО RH ДВА-ПЯТЬ-ДЕВЯТЬ!

— Алло! Вы еще на линии, мистер Баерсон? Алло? Алло?

Так продолжалось весь день. «Американ Экспресс» сообщил мне, что я могу получить компенсацию в их офисе во Флоренции завтра утром. «Виза» хотела отложить решение вопроса до завтрашнего дня.

— Послушайте, я остался без средств, — солгал я. Они сказали, что им надо позвонить в их банк во Флоренции или в Европе, и я смогу получить деньги, как только будут оформлены бумаги. Я уже знал по опыту, какими непробиваемыми были итальянские банки: у вас может случиться сердечный приступ в итальянском банке, но они не вызовут «скорую помощь», пока вы не заполните «бланк клиента с сердечным приступом», который надо заверить печатями по крайней мере в трех окошках, — так что я без колебания попросил дать мне адрес банка в Женеве. Она дала.

Утром я вернулся в Квестуру и, прождав полтора часа, был вызван в комнату под названием «Бюро обвинений» (Ufficio Denuncie). Мне ужасно понравилось название. Бюро обвинений! Мне захотелось сделать массу огульных обвинений типа: «Я обвиняю цирюльника Майкла Хейзлтайна! Я обвиняю всех продавцов в каждом магазине „Диксонз“, где когда-либо бывал!»

Меня представили молодой даме в джинсах, которая сидела за старой массивной пишущей машинкой. У нее было доброе, проницательное лицо, и она задала мне массу вопросов — имя и адрес, откуда я приехал, номер моего паспорта, чем я зарабатываю на жизнь. Каждый ответ она печатала одним пальцем, невероятно медленно, подолгу разыскивая нужную букву на клавиатуре, прежде чем ударить по ней — так робко, будто боялась получить удар током. После каждого вопроса она ослабляла валик машинки и двигала бумагу, чтобы вставить следующий ответ в предназначенное для него пустое пространство. Вся эта процедура заняла уйму времени. Наконец, я получил второй экземпляр бумаги, которую мог использовать для предъявления в банке. А первый экземпляр, я уверен, пошел прямо в корзину для мусора.

Я прошагал двести миль до офиса «Американ Экспресс», — теперь у меня уже не осталось денег, — прикидывая, не станут ли мне там читать нравоучения как школьнику, потерявшему деньги на обед. В офисе было семь или восемь человек, все американцы. Мы сидели в очереди и, разговорившись, выяснили, что у всех карманы обчистили дети, и, судя по описанию, те же самые, хотя и в разных районах города. У всех присутствующих украли, естественно, чеки «Американ Экспресс» . Если добавить к ним «Визу» и другие виды украденных дорожных чеков плюс все наличные, выяснялось, что цыгане каждое воскресное утро собирают минимум по 25-30 тысяч долларов. Очевидно, чеки потом отмываются через дружественные обменные пункты по всей стране. Полиция, видимо, получает свою долю, и поэтому обращает так мало внимания на этот рэкет. Так или иначе, «Американ Экспресс» заменила мои чеки с достойной похвалы быстротой, и через пятнадцать минут я уже опять был на улице. Там ко мне подошла цыганка с трехлетним ребенком на руках, и попросила денег. «Уже дал», — ответил я и пошел на вокзал.

Я прибыл в Милан в середине дня, ожидая чего-то замечательного. Это самый богатый город в Италии, штаб-квартира многих известных фамилий итальянского бизнеса — Кампари, Бенеттон, Армани, Альфа-Ромео, группы дизайна Мемфис и необъятных империй Сильвио Берлускони и Франко Марии Риччи. Но богатство, как можно было заранее догадаться, является и его проблемой. Города, которые целиком посвятили себя зарабатыванию денег, — а в Милане ни о чем другом не думают, — редко заботятся еще и о том, чтобы производить благоприятное впечатление.

Я снял номер в невзрачном, но дорогом отеле напротив монументального мраморного центрального вокзала — помпезного, как и все, что строилось при Муссолини с целью продемонстрировать народным массам его могущество.

Через несколько кварталов от гостиницы бок о бок стояли три главные достопримечательности города: театр Ля Скала, Миланский собор, называемый итальянцами Дуомо, и галерея Витторио Эмануэля. Сначала я пошел в собор, третий по величине храм в мире. Снаружи он был покрыт копотью и строительными лесами, а внутри такой темный, что потолок удалось разглядеть только через несколько минут, когда глаза привыкли. После Флоренции собор приятно удивлял отсутствием туристов. В него заходили лишь местные прихожане, чтобы добавить свою свечку к сотням уже горящих, быстренько прочитать «Ave Maria» и пойти домой ужинать. Мне это понравилось. Так странно видеть, что большой и знаменитый храм используется по своему прямому назначению.

По галерее Витторио Эмануэля я бродил целый час, с неудовольствием поглядывая на голубей, которые ухитрились проникнуть внутрь. Они летали туда-сюда между потолочными балками и какали на головы посетителям. Галерея Витторио Эмануэля — это внушительная аркада высотой в четыре этажа, построенная в монументальном стиле 60-х годов XIX века, которая, возможно, до сих пор является самой красивой торговой галереей в мире. Полы в ней выложены узорчатой плиткой, а сводчатая крыша — из стекла и стали.

Нуждаясь в дозе кофеина, я сел за столик на улице возле одного из элегантных кафе, разбросанных среди магазинов. Это было типично европейское заведение, где семьдесят столиков обслуживает один донельзя измотанный официант. Он мечется между посетителями, разнося заказанное, убирая грязную посуду, получая деньги и принимая новые заказы (все одновременно) и при этом постоянно держит себя в манере "чего изволите? ". В этих кафе двух шансов не бывает. Я смотрел по сторонам, подперев рукой подбородок и размышляя о том, как выглядела бы Орнелла Мути в соревнованиях по вольной борьбе в грязи, когда до меня дошло, что официант находится поблизости от моего столика и даже обращается ко мне:

— Слушаю?

— О, мне… — начал я, но он уже убежал, и я понял, что больше никогда не увижу его поблизости — разве что если женюсь на его сестре. Поэтому я поднялся со вздохом покорности судьбе и стал бочком пробираться между столиками, виновато улыбаясь, когда от моих толчков люди выливали на себя кофе или утыкались носами в торт.

После Южной Италии Милан казался совсем неитальянским городом. Люди шли быстро и с определенной целью. Они не тратили время на эспрессо и поедали горы спагетти, заткнув салфетки за воротник. Они не утруждали себя страстными спорами о пустяках. Они проводили митинги, заключали сделки и разговаривали за рулем по мобильным телефонам. Они ездили осторожно, в основном на «БМВ» и «Порше», и парковались очень аккуратно. Они выглядели так, словно только что сошли с обложки журнала «Vogue». Милан был похож на Южную Калифорнию. Но я находился в Италии и хотел суеты и веселой уличной жизни, хотел видеть людей в безрукавках, сидящих на крыльце своего дома, развешанное на улице белье, торговцев, предлагавших товар с тележек, Орнеллу Мути и Джанкарло Джаннини. Но больше всего я хотел кофе.