В ту ночь у нас уже не оставалось времени на то, чтобы разбить палатку, поэтому мы расположились на ночлег у подножия небольшого холма, надежно прикрывавшего нас по крайней мере от возможного ружейного и автоматного огня противника. Крюгер поставил мой «Мерседес» там же, будучи готовым в любой момент завестись и ехать. Мюллер и Петерманн были все еще на ферме, а мы с Дехорном завернулись в наши одеяла и легли спать прямо на траве у машины.

Помню ту ночь как сейчас. Она была как-то по-особенному прекрасна. Громадная луна мирно проплывала, казалось, прямо над нашими головами, «укутывая» нас густыми тенями елей.

Шум сражения еще некоторое время затихал в ночной дали, пока не растаял до отдельных отрывистых постукиваний какого-то одинокого крупнокалиберного пулемета. Когда от озера Щучье стал подниматься утренний туман и защебетали первые птицы, мы с Дехорном вдруг как-то разом очнулись от глубокого и крепкого сна, замерзшие и закоченевшие. Проворно забравшись в «Мерседес», мы, чтобы согреться, запустили двигатель и тихонечко сидели себе внутри, стараясь больше не заснуть. Часы показывали без нескольких минут шесть, и каждый из нас размышлял про себя, что принесет нам этот новый день. Ровно в 6.00 как-то вдруг разом «заговорило» сразу несколько русских пушек.

Поначалу их снаряды рвались где-то далеко позади нас. Но вот некоторые из них стали падать ближе, но правее. Вдруг раздался оглушительный взрыв. Снаряд угодил прямо в огромное дерево менее чем в двадцати метрах от нас. Боевая часть не только расколола дерево пополам, но и разлетелась во все стороны массой смертоносных осколков, осыпавших собой ни о чем не ведавших спящих солдат. Многие из них проснулись с криками от жестокой боли.

Дехорн и я выскочили из машины и бросились бежать к раненым. Но не сделали мы и трех-четырех шагов, как раздался еще один ужасный взрыв. Это разорвался второй снаряд, но на этот раз уже метрах в двенадцати от нас. Могучая невидимая рука оторвала меня от земли, подняла в воздух и с огромной силой швырнула обратно.

Пыль и дым все еще застилали все кругом, когда я смог наконец сбросить «собственную» пелену со своих глаз. Я инстинктивно пошевелил руками, затем ногами. Вроде бы ничего сломано не было. Все еще пошатываясь, я медленно поднялся с земли. Солдаты кругом кричали от боли, страха и ярости. Очевидно, я был без сознания всего несколько секунд. Когда мне удалось собрать свой мозг обратно в «фокус», я разобрал, что они кричат: «Носильщика! Давайте сюда носилки!»

— Дехорн! — позвал я, но никто не откликнулся. — Дехорн! — крикнул я громче и оглянулся вокруг.

Дехорн с грудной клеткой, развороченной здоровенным осколком, лежал в пяти метрах от меня. Я опустился рядом с ним на колени. Не менее, видимо, крупным осколком ему снесло также половину черепа. Часть окровавленных мозгов была тут же на траве, рядом с тем, что осталось от головы. Не в силах больше видеть все это, я отвернулся.

Тут я услышал, что Дехорна зовет кто-то еще. Голос раздавался со стороны моей машины. Я бросился туда. Большой кусок шрапнели вдребезги разбил оба колена Крюгера. Скрючившись от адской боли, он сидел на водительском месте, вцепившись в руль побелевшими пальцами. Сняв с безжизненного тела Дехорна его походный санитарный мешок и прихватив заодно свой медицинский чемоданчик, я быстро сделал Крюгеру укол морфия, уже выискивая тем временем глазами других раненых и пытаясь прикинуть, сколько их.

Якоби лежал на спине сразу с несколькими осколками в груди, с проникающим ранением в живот, а вдобавок к этому — еще и с изуродованными осколками правым коленом и левой ступней. Я насчитал еще четверых очень тяжело раненных и одного с легким ранением.

Из сильной раны на указательном пальце моей собственной левой руки обильно шла кровь, но это не могло быть помехой моей работе. Трое штабных служащих изо всех сил старались помочь мне, но были такими неловкими и так нервничали при виде столь непривычно огромного количества крови, что только мешали. Они даже не знали, как правильно поднимать и переносить раненого человека. Это была суровая работа: одних, кричащих от боли и агонизирующих, приходилось оставлять без внимания для того, чтобы оказать помощь другим, но там не было больше никого, кто знал бы, как облегчить их страдания. Я работал лихорадочно быстро, но уже твердо решил про себя, что буду лично строго следить за тем, чтобы в будущем весь личный состав батальона проходил обязательную начальную подготовку по оказанию первой медицинской помощи.

Когда примерно через час приехала вызванная Хиллеманнсом санитарная машина с подготовленными санитарами-носильщиками, для меня это было по-настоящему счастливым облегчением. Правда, к тому времени всем раненым была уже оказана посильная помощь, и их оставалось только перенести в санитарную машину. К счастью, Нойхофф, Ламмердинг и Хиллеманнс во время обстрела никак не пострадали.

— Большое спасибо тебе, Хайнц, — слабеющим с каждым словом голосом проговорил Якоби и даже попытался улыбнуться. — Мне уже не больно.

Скользнув взглядом по подаренному им мне пистолету, он добавил уже почти шепотом:

— Не стесняйся и не бойся пользоваться им.

— До скорого, — солгал я ему. — Скоро поедешь домой.

Боль теперь действительно отпустила его — сказывалось действие основательной инъекции морфия. Какое-то время он еще должен был чувствовать себя в безопасности, не испытывать адской боли и не осознавать всей фатальной серьезности своих ранений. Закрывая дверь увозившей его санитарки, я уже знал, что завтра у озера Щучье среди многих других березовых крестов будет стоять и его крест. Умер он меньше чем через час.

Моя машина была основательно посечена восемью осколками, но когда я попробовал двигатель, он запустился. Я сел в свой старый «Мерседес», чтобы передохнуть несколько минут, прикурил сигарету и попытался восстановить картину всего случившегося. Причиной всех наших потерь были всего два вражеских снаряда. Первый из них разорвался, ударив в ствол дерева, и ранил Якоби и многих других. Второй разорвался на земле в метре или двух от первого, искромсал насмерть Дехорна и ранил Крюгера, изрешетив заодно машину. Оба снаряда, рассудил я, наверняка были выпущены следом один за другим из одного и того же орудия. Но если бы русский артиллерист сдвинул прицел своего орудия хотя бы на миллиметр, то Дехорн был бы сейчас жив, а Крюгеру не пришлось бы всю оставшуюся жизнь ходить на протезах. Тогда в артиллерии была распространена практика небольшого смещения прицела после каждого выстрела для того, чтобы увеличить эффективный разброс снарядов по большей площади при обстреле определенного участка территории. Возможно, русский наводящий отвлекся между двумя выстрелами для того, чтобы прикурить сигарету, и пренебрег лишний раз тем, чтобы немного изменить угол наводки. Участь Дехорна, таким образом, могла зависеть от той гипотетической сигареты.

Примерно к девяти часам утра приехал Мюллер с санитарной повозкой, а рядом с ним шел Петерманн, ведя под уздцы мою Сигрид. До обоих уже дошла весть о гибели Дехорна. Мне потом рассказывали, что, когда Петерманн, заикаясь от волнения, рассказывал об этом Мюллеру, у того в глазах стояли слезы. Все втроем мы отправились подыскивать место для могилы нашего товарища и выбрали тихую полянку между тремя березами поблизости от приметного перекрестка двух дорог. Место очень соответствовало миролюбивой натуре Дехорна, и к тому же его нетрудно было бы отыскать в дальнейшем, когда тела немецких солдат должны были быть отправлены для перезахоронения в Германию. Не говоря ни слова, Мюллер с Петерманном вырыли могилу. Для того чтобы воздать последнюю почесть маленькому старательному санитару, в 11 часов прибыла даже салютная команда. Тело опустили в могилу, я сказал прощальное слово, отгремели прощальные залпы… Салютная команда двинулась дальше, к другим захоронениям. Я не стал смотреть, как Мюллер с Петерманном закапывают могилу и водружают на нее крест, а вместо этого решил немного пройтись и привести свои мысли и чувства в порядок.