Как тут не вспомнить и об ещё одном факте, уже не «волшебном», а реальном? Пушкин часто бывал на Басманной, а дом Брюса рядом, на Разгуляе. Если перечитать «Гробовщика» из «Повестей Белкина», то невольно возникает образ Брюса: он верил в воскрешение душ. У Пушкина к гробовщику на Разгуляе являются похороненные им мертвецы…

Брюс знал силу Луны — и сделал свой Лунный календарь. Перебирая чертежи со звёздами — Орион, Сатурн, Полярная звезда, — знал, где чей знак, — ломал голову над окружением Анны Иоанновны: неужели эта недалёкая полунемка-полурусская откажется от подписанных в Митаве кондиций?

Увы! Гадание по звёздам не показало ничего хорошего. Вести — того хуже. Брюс знал, что идёт долгоруковский розыск. Князя Ивана обвиняют в подписании ложного завещания в пользу Катерины. Бедная Катрин! Умная, любознательная, однако тщеславная. А старый князь Алексей? Суетится, тщеславится, но карты говорят, что он один объявит в лицо самой Анне, что не желает видеть её самодержавной государыней! Ого! То будет достойное княжеского титула слово.

Анна мстительна и не станет делить свою власть, разве что с Бироном…

К такому выводу пришёл Брюс под утро 6 марта.

И почти в ту же минуту внизу послышался громкий стук — три раза. Остерман? Скорее ему навстречу! Невозмутимый Андрей Иванович не мог скрыть своих чувств. Торопясь и захлёбываясь, он рассказал, как Анна вечером вышла из комнаты в сопровождении Черкасского, Головкина и Кантемира… Улыбка её не могла означать ничего, кроме перемены в решении. И заговорила смиренным тоном:

— Видит Бог, послушалась я верховников, подписала ихние кондиции… согласная была… однако неведомо было мне, что есть и иные силы возле российского престола… Просьбы свои изложили они в челобитной… Читай, Василий Никитич! — кивнула Татищеву.

Верховники замерли. Лицо Василия Лукича передёрнулось. До него с трудом доходил смысл слов, которые читал Татищев:

«Величие и незыблемость монархии… сие есть лучшее устройство общества… Дворяне просят государыню разорвать мерзкие кондиции, составленные верховниками… править единовластно…»

Наслаждаясь произведённым эффектом, Анна взяла бумагу с кондициями, мстительно взглянула в сторону Долгоруких и разорвала бумагу на части, спокойно заметив:

— Могу ли перечить я дворянству российскому?.. Посему распускаю Верховный совет и править стану самодержавно!

Сбылась и другая мечта императрицы: наступил день её коронации!

В центре — светящиеся буквы: «Богом данная, радость Всероссийская…» Светящиеся инициалы Анны, её корона, вокруг крутящиеся колёса, брызжущие огнями, словно фонтаны цветов. Десять струй-фейерверков, подобных султанам и водомётам, светились в ночи над Соборной площадью, и ещё множество огней, подобных виноградным кистям, молниям и вулканам. Диковинное было действо на Соборной площади…

А после — конечно, немецкие музыканты с флейтами и тамбуринами, с пронзительными и глуховатыми звуками, сопровождаемыми литаврами и мощными барабанами.

Приём во дворце — невиданный! Мартышки, попугаи заморские, арабчонки шустрые, собачки под ногами и, уж конечно, карлы и карлицы… И всем подавали кофий, напиток, полюбившийся ещё с петровских времён… Вино опять же лилось рекой — в одной бочке белое, в другой красное.

А между тем вовсю орудовала Тайная канцелярия: собирала доносы, не очень-то разбираясь в существе дела. Достаточно было сказать: «Слово и Дело» — и это наводило ужас. Не только слово против Анны, но и против Бирона, который стал уже неприкасаемым.

Были указы и «помрачительные» — например, распоряжение о выводе тараканов, адресованное интенданту Кремля: «Извольте ехать сей день к его сиятельству графу Андрею Ивановичу Остерману: его сиятельство покажет вам секрет, как и чем выводить тараканов».

Из Твери пришло сообщение, что там видели белую галку. И что же? Велено «послать повытчиков с тайниками и силками и поймать оную галку». Тверской воевода отвечал, что посланы были солдаты и десятские, «токмо той галки в Твери и в уезде нигде не сыскали». То ли Артемий Волынский (остроумный человек) решил разыграть императрицу тем сообщением, или «белая галка» примерещилась тому, — неизвестно. Известны слова Волынского: «Русским людям хлеб ни к чему, они едят друг друга»…

Хорошо известен исторический роман Лажечникова «Ледяной дом», в котором прекрасно описана свадьба в доме, сооружённом изо льда, а также судьба Артемия Волынского.

И далее, после коронации, у Анны не было пределов причудам и диковинным действиям. Вот несколько указов Анны, вызывающих сегодня смех. Боясь попасть в аварию, под лошадь при неосторожной езде, она выпустила один из первых именных указов: «…чтобы извозчикам и прочим всяким чинам, имея лошадей взнузданных, ехать со всяким опасением и осторожностью… Виновные будут биты кошками или кнутом или сосланы на каторгу… Имеющим охоту бегать на резвых лошадях взапуски… такого беганья отнюдь не чинить».

А потом она стала запрещать и ездить на тройках.

Времена, конечно, были неспокойные — свирепствовали разбойники, горели леса, поместья… Появились «смутные люди». Некто Тимофей Труженик выдавал себя за сына Петра I Алексея, а некто Стародубцев — за Петра Петровича (рано умершего сына Петра I)… Оба были казнены, но тут же появились новые «смутные люди» — проповедники грядущих бедствий…

В том же 1730 году в Брянске на площади была «вкопана крестьянская жонка за убийство до смерти мужа». На документе была сделана помета: «Отдать к повытью и сообщить к делу, а показанную умершую жонку, выняв из окопа, похоронить…»

Дикостей в русской жизни тогда (как, впрочем, и потом) хватало. Немало было историй и с нетерпимостью к вере. В Екатеринбурге некий Тойгильда обратился из мусульманской веры в христианскую, а вслед за тем опять «совратился в магометанство», за что был схвачен и казнён.

Кстати, зная о жестокостях Анны, будущая царица Елизавета даст слово: никогда не применять смертную казнь.

Артемий Петрович Волынский начал при Петре I с солдатской службы, в 1719 году стал губернатором Астрахани, затем Казани. При Анне Иоанновне — кабинет-министр. Однако он был против Бирона и жестоко за то поплатился: был обвинён в измене и казнён. Ужасной ночью стащили Артемия Петровича «под неучтивыми ружейными прикладами за волосы с постели… Жена его предана была поруганию солдат, влачивших её по снегу в самой лёгкой ночной одежде…»

Дмитрий Голицын, который, можно сказать, привёл Анну к власти, был сослан и умер в каземате Шлиссельбургской крепости.

Какими горькими словами в духе того времени выражался секретарь Волынского Шаховской! Как защищал своего покровителя — писал челобитные императрице, умолял сжалиться над его господином: «Учреждённый тогда суд над моим благотворителем под надсмотрением и руководство его злодеев и ненавистников производился. Одне за другими были умножаемы суровости… Такие до ушей моих доходящие уведомления, право же я день ото дня примечал, что по моей челобитной, поданной Её Императорскому Величеству, не только резолюции, но и никакого отзыва не было… Граф Остерман и князь Черкасский на прошение моё коротко и холодно отвечали: «определить на армейскую службу».