Я не знал тогда, не представляю и сейчас, что могло из этого получиться. Знаю только, что провел множество дней в надежде встретить ее, но тщетно: она была столь же невидима, как и неслышна. Я блуждал по улицам, на которых мы встречались, но она не приходила. Из своего окна я следил за садом перед ее домом, но она не входила в дом и не выходила из него.

Я впал в глубочайшую депрессию, уверовав вдруг, что она уехала, и в то же время не предпринял никаких шагов, чтобы прояснить ситуацию у своей квартирной хозяйки, которая наверняка знала все. Но не сделал этого только потому, что та отозвалась о девушке недостаточно любезно.

А затем наступила роковая ночь. Снедаемый страстями, удрученный собственной нерешительностью и неведением, уставший, я рано лег спать и провалился в беспокойный сон.

* * *

В середине ночи что-то разбудило меня – и мой мир рухнул в одночасье, превратившись в зыбкий кошмар.

Я очнулся и обнаружил, что сижу на кровати, широко раскрыв глаза, и напряженно вслушиваюсь в тишину.

Затем мне почудилось, что я слышу едва ощутимый звук – постукивание в стену, – отдаленный призрак знакомого сигнала. Через насколько мгновений он повторился: один, два, три… погромче, чем предыдущий, но, казалось, наполненный тревогой и даже отчаянием и требующий немедленного ответа. Я было повернулся к стене с намерением ответить, но проклятый бес противоречия опять вмешался и принялся нашептывать мне о сладком чувстве отмщения. Она так долго и так жестоко мучила меня, не замечая моих сигналов! Что ж, теперь я помечаю ее!

Господи, помилуй меня, какая непроходимая глупость!

Весь остаток ночи я лежал не смыкал глаз, лелея свое упрямство и наслаждаясь сладостным чувством отмщения и… слушал… слушал… слушал…

На следующий день я встал поздно и, выходя из дома, столкнулся со своей домохозяйкой.

– Добрый день, мистер Дэмпьер, – сказала она. – Слышали новость?

Я ответил в том смысле, что никакие новости мне неизвестны, да и вообще не уверен, что хочу их услышать. Но скрытый смысл моего высказывания, как всегда, не дошел до сознания почтенной дамы.

– Ну, как жe! Я говорю о той несчастной больной молодой леди, что жила по соседству… буквально за вашей стеной… – протараторила она. – Как?! Вы ничего не знаете? Что вы! Она уже несколько недель как болела. А теперь….

Я бросился к ней.

– А теперь, – закричал я. – Что теперь?

– Она умерла.

Это еще не вся история. В середине ночи, как я узнал позднее, больная, очнувшись от долгого забытья после недели в лихорадке, попросила – это была ее последняя просьба, – чтобы ее кровать передвинули к противоположной стене комнаты. Ее сиделки подумали, что ее причуда – помутнение рассудка после тяжкого беспамятства лихорадки, но подчинились. И тогда несчастная, собрав усилием воли угасающие силы, попыталась восстановить прерванную связь – золотую нить чувства, прихотью судьбы возникшего между воплощением чистоты и невинности и чудовищным себялюбием законченного эгоиста.

…Что я мог сделать, как я мог искупить свою вину? Да и возможно ли обрести покой после того, что случилось? Особенно в такую ночь, как эта, когда видения и призраки, гонимые своевольными ветрами, наполняют бурю и тьму знаками и зловещими предвестиями, страшными напоминаниями и предзнаменованиями гибели и рока.

Этот знак – третий по счету. Когда это случилось впервые, мой разум еще не был готов понять и воспринять его. Во второй раз я ответил на него, но безрезультатно.

Сегодняшняя весть венчает «роковую триаду», о которой некогда писал великий Парапелиус Некромант.

Впрочем, ты человек практический и едва ли о нем слышал. Больше мне нечего сказать.

* * *

Мой друг закончил свое повествование. Сама мысль говорить о том, что услышал, уточнять, расспрашивать, показалась мне кощунственной. Я просто встал и пожелал ему доброй ночи. Всю силу сочувствия и симпатии к нему я вложил в свое рукопожатие и по его глазам понял, что он принял их.

В ту же ночь, одинокий, погруженный в скорбь и раскаяние, он отправился в Неведомое – в то дальнее странствие, откуда никто и никогда не возвращается.

Он появился внезапно, выступив из тьмы в круг света, отбрасываемый пламенем нашего костра, и сел на камень.

– Вы не первые в этих местах, – бесстрастно произнес он.

Никто не возражал: сам факт появления этого человека подтверждал его правоту – он был не из нашего отряда и, должно быть, находился где-то поблизости, когда мы разбивали свой лагерь. Несомненно и то, что его компаньоны где-то рядом: в этих местах в одиночку не путешествуют – одному здесь не выжить. За ту неделю, что мы провели в этих местах, единственными живыми существами, кроме нас и наших лошадей, были только гремучие змеи да рогатые лягушки. В пустынях Аризоны, довольствуясь обществом одних лишь этих тварей, долго не протянешь: нужно иметь припасы, оружие, упряжь, всевозможный багаж – «амуницию», одним словом. А это предполагает компаньонов. И постольку, даже глядя на нас самих, нетрудно было догадаться, что за народ могли быть его товарищи. Многим из отряда слова незнакомца показались бесцеремонными, а тон – вызывающим, потому кое-кто из наших «джентльменов удачи» вскочил на ноги и потянулся за оружием. Данная предосторожность, если учесть время и место, вовсе не была излишней. Впрочем, чужак не обратил внимания на угрожающие жесты моих товарищей и вновь заговорил с той же бесцветной монотонной интонацией в голосе:

– Тридцать лет назад Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Бэрри Дэвис, все из Тусона, перевалили горы Санта-Каталины и двинулись прямо на запад – прямо, насколько позволял ландшафт местности. По пути мыли золото, но думали, если нам не повезет в этом деле, добраться до реки Хила в районе Биг-Бенда, где, как мы знали, находился поселок. У нас было хорошее снаряжение, но не было проводника – только Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Бэрри Дэвис…

Незнакомец повторил имена медленно и отчетливо, словно хотел навсегда запечатлеть их в памяти слушателей. Каждый из нас внимательно разглядывал неизвестного, однако напряжение относительно его приятелей, таящихся где-то за черной стеной обступившей нас тьмы, постепенно ослабло: в поведении самозваного историка ничто не указывало на враждебность. Он совершенно не походил на врага, а скорее на безобидного лунатика. Не новички в этих краях, мы знали, что уединенная жизнь обитателей здешних равнин способствовала некоторым изменениям в их психике, доводя некоторых даже до умопомешательства. Человек подобен дереву: в лесу, в окружении себе подобных, оно тянется ввысь и вырастает, сообразно собственным индивидуальным и родовым свойствам, красивым, стройным и… похожим на своих собратьев; в одиночестве же оно открыто всем стихиям, которые ломают и корежат его. Эти мысли владели моим сознанием, когда я разглядывал незнакомца из-под полей надвинутой на лоб шляпы. «Этот парень ненормальный, – думал я, – это точно. Но что он делает здесь, в самом сердце пустыни?»