— Знаешь, я тогда была в таком отчаянии… В таком отчаянии… Может быть, это произошло потому, что он любил меня… А потом, ты знаешь… со временем… Я думаю, что и я его по-своему люблю. В конце концов, это естественно, не так ли? Я действительно была в полном отчаянии… Правда, несчастье — еще не смерть… несчастье — это смерть при жизни.

— Ты, по всей вероятности, преувеличиваешь.

Вспыхнув, она снова подносит стакан ко рту.

— Нет, я это хорошо знаю.

— Прости, я не хотел… Я не хотел говорить тебе этого, — произносит он быстро. — Но нельзя все же желать смерти…

— Есть вещи, о которых не следует говорить вслух. Не надо об этом…

Некоторое время они молчат. Затем Фабия тихо возобновляет разговор:

— Посмотри, как они танцуют… Невозможно глаз оторвать!

— Почему ты не пьешь?

Она допивает виски маленькими глотками, затем осторожно ставит стакан, словно боясь разбить его.

— Мы снова вместе… это невероятно… невероятно… В этом безумном круговороте. Как будто мы ничего и не делали со времени нашего знакомства, как только бежали, спешили куда-то… чтобы неожиданно встретиться здесь… И снова бежать? Но куда, к чему?.. К смерти… на рассвете…

Он обнимает ее за плечи.

— Уедем вместе.

— Уже не могу… Это все уже далеко… Слишком поздно…

— Да нет же, уверяю тебя…

Но она повторяет, словно не слышит его:

— Всегда оказывается слишком поздно…

Она сжимает руки.

— Я знаю, что это я во всем виновата. Мне не надо было искать тебя, не надо было приходить сюда.

— Напротив, ты поступила правильно. Ну выпей еще виски, хочешь?

И так как она не отвечает, он делает знак гарсону.

— Да, я, пожалуй, еще выпью, — говорит она машинально. — Хотя, мне кажется, я и без того уже пьяна…

Она обхватывает руками голову.

— Все перепуталось… Верно говорят: живешь, не зная зачем… А я-то думала, что уже все забыто…

Гарсон убирает со стола пустые стаканы.

— Принесите еще виски, — говорит Матье.

— Не стоит. Идем, ведь нам уже больше нечего сказать друг другу… Жизнь проходит так быстро… Так быстро.

Теперь она берет его за руки.

— Я вот что хочу у тебя спросить, Матье… Почему ты и я… почему мы без конца расстаемся? Почему, скажи мне?

— Если хочешь, давай останемся вместе, по крайней мере хоть на сегодняшнюю ночь, согласна?

— Да не сердись ты… И все-таки почему?

— Сегодня я что-то не очень хорошо тебя понимаю…

— Послушай, мне и в самом деле пора домой.

Однако она не делает ни малейшего движения и держит руку Матье в своей, продолжая смотреть на него.

— У каждого своя боль, — говорит Матье.

Он слегка откидывается назад и закрывает глаза.

— Ты плохо себя чувствуешь? — обеспокоенно спрашивает она.

— Нет, только вдруг стало как-то не по себе.

Он берет стакан, рассматривает его, а затем подносит ко рту.

— A вот что у нас с тобой действительно необычно… — задумчиво произносит она.

— Что же? — спрашивает Матье.

— …то, что никогда ничего не кончается.

Кларнет играет душераздирающе нежную мелодию.

— Не надо нам было расставаться. Я же тебе говорил.

— Матье, что такое жизнь?

— Не пытайся всегда все понять… Мне тогда казалось, что ты знаешь, куда идешь… а ты в один день вдруг все изменила, всю свою жизнь. Вернее, нашу…

— Что ты этим хочешь сказать?

— Давай уедем! Сейчас же, сегодня ночью.

Он берет ее за руку. Она резко отстраняется.

— Фабия, ты мне не доверяешь?.. Я думаю, на этот раз драмы не будет…

Она смотрит на него отчужденно и произносит спокойным голосом, тщательно выговаривая слова:

— Я тебе сказала… Впрочем, нет, я этого пока еще не говорила… Я привыкла. К его квартире, к порядку. К тому, что каждая вещь на своем месте… Я теперь даже хожу в церковь, представляешь? Он так хочет. В конце концов привыкаешь… ко всему. И он тоже… Я думаю, это идет от одиночества. Ну, а остальное ты знаешь.

— Я тоже не знаю, к чему иду. Я слишком занят, чтобы думать об этом. Занят тем, что зарабатываю деньги и трачу их. Я часто говорю себе, что когда-нибудь потом…

— «Потом» не бывает… — говорит она. — Однажды наступает такой момент, когда ничего уже не происходит, ничего… Ты не находишь, что люди в конце концов начинают походить друг на друга? Они играют словами, как безделушками. Это трогает, это приятно… И однако, все эти слова… Рано или поздно все начинают говорить одинаково… все…

В зале тяжелая духота. Лампа бросает на лицо Матье лиловатые блики. Фабия смотрит на него, словно потрясенная тем, что видит.

— Личность человека стирается…

Она наклоняет голову.

— Все гораздо проще, чем ты думаешь… Я просто привыкла… И знаешь, — она снова пристально всматривается в его лицо, — больше ничему уже не верю… Мне кажется, что вокруг меня не люди, а сверхсовершенные машины… Забудут однажды их включить… и наступит смерть.

Он принужденно смеется.

— Ну что? Еще немного виски?

Она смеется тоже.

— Да, да, я выпью еще.

— Вы давно вместе?

— Да…

Она трет глаза.

— Пожалуй, пора возвращаться домой.

— Но ведь я еще здесь!

— Ну что ты сердишься? — говорит она. — Мне и в самом деле давно пора домой.

Но сама по-прежнему не делает ни малейшего движения.

— К тому же, — говорит она, зажав руками уши, — я больше не могу слышать этот кларнет.

— Да, верно…

— Ну идем же!

Фабия почти кричит. Люди оборачиваются в ее сторону и шепчут: «Тсс!» Матье достает бумажник, вынимает оттуда маленькую фотографию и протягивает ей.

— Посмотри.

— О! — говорит она. — Он похож на моего сына. И на тебя. Как странно…

Она внимательно рассматривает фотографию.

— Если хочешь, я подарю ее тебе.

— Да… да…

Она кладет фотографию в карман.

— А у меня нет с собой никаких фото, все у меня не так, как у людей… Знаешь, иной раз я о них совсем забываю — и об одном и о другом. Забываю совершенно. Забываю иногда, что я замужем… что у меня есть сын. Я плохая жена и, наверно, плохая мать.

Кларнетист кончил играть, но аплодисменты раздались не сразу. В лучах прожектора его черное лицо кажется очень усталым, а в глазах — бесконечная доброта.

— Я иногда спрашиваю себя: неужели этот ребенок, который всегда всем доволен, родился у меня…

Снова появляется певец в сопровождении мальчиков в круглых очках и объявляет песню битлов: «Love to you»[33].

Матье развязывает галстук и расстегивает воротничок рубашки. Негр, выждав минуту, начинает едва заметно раскачиваться, освещенный лучами прожекторов.