Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я покачал головой:
— Нет. Кто кроме Мотидзуки знает о нас с тобой?
— Насколько я могу судить, только Мотидзуки. Но все равно я ему верю. Он мой должник.
— Ты говорил, он был танкистом. Когда он уволился из Сил самообороны?
— Пять лет назад. А что?
— А про кондиционер в «девяностом» танке он тебе когда рассказывал?
— Когда покупал мне машину. Он тогда заржал, будто вдруг вспомнил эту историю, и рассказал мне. Года два назад.
— Значит, он врет, — сказал я.
Асаи пристально посмотрел мне в глаза, я ответил ему тем же.
— Получается, что Мотидзуки скрывает причину, по которой ушел с прошлой работы. Сначала я не обратил внимания, а вопрос очень простой. Я когда-то работал вместе с мужиком из Сухопутных сил самообороны. Он о многом мне рассказывал. Номера моделей машин бронетанковых войск начинаются с того финансового года, в котором начались их поставки. Поэтому «девяностый» танк ввели в эксплуатацию в девяностом или девяносто первом году. Может, кто-то ему и рассказывал про кондиционер. Но сам Мотидзуки не мог ездить на таком танке.
Асаи изменился в лице. На мгновение в его взгляде появились острые льдинки, которые я уже видел однажды. Появились и тут же исчезли.
— Похоже, теперь я твой должник.
— Скорей всего, это безобидная ложь. Или он просто фанат всяких армейских штук.
— Ну-у, — пробормотал Асаи, будто разговаривал сам с собой, — может, оно и так. Но его никто за язык не тянул. А в моем мире даже самая крошечная ложь недопустима. Особенно для парней такого уровня, как Мотидзуки. Скала начинает рушиться с муравьиной норки. Смотришь — а вокруг одни обломки.
И тогда наконец у меня возник вопрос, который подспудно мучил меня долгое время.
— Хочу тебя спросить, — сказал я, — о том, что ты сегодня утром говорил по телефону. Кто тебе напел, что я люблю выпивать в парке в погожие дни? Я сегодня прочитал от корки до корки шесть газет. Ни в одной не писали о моих привычках.
Асаи побледнел. У него было точно такое же выражение лица, как в тот момент, когда он говорил о смерти жены. Голос стал ровный, будто металлическая плита.
— Тоже Мотидзуки. Перед тем как мы зашли к тебе в бар, он сказал: «В парке-то сейчас полным-полно копов». Я спросил, о чем это он. И Мотидзуки рассказал мне о твоей привычке. Я думал, он прочитал это в газетах. Я просматриваю их девять штук за день, так что какие-то мелочи могу и не заметить.
— О моих привычках известно только в полиции. Информация, полученная в ходе опроса свидетелей.
— Ты прав. Похоже, не я один имею связи среди сыскарей. — Асаи посмотрел на меня. — Вот и мне захотелось узнать побольше. Видимо, пришла пора действовать.
— Надеюсь, ты не полезешь в самое пекло.
Асаи чуть улыбнулся:
— Не знаю. А хоть бы и так. Тоже работа якудза. А любая работа — это судьба.
— Ну, я пошел, — сказал Асаи. — Как с тобой связаться?
Я рассказал ему о своем доме из картонных коробок, он засмеялся. Предложил одолжить мне мобильник, но я отказался:
— Как ты думаешь, много ли бомжей с мобильными телефонами?
Он снова рассмеялся.
— Это точно. Тогда обязательно позвони мне сегодня вечером, можно поздно. Слишком заметно будет, если я сам к тебе приду, — сказал он и скрылся в метро.
Под мышкой он держал бумажный пакет, я проводил его взглядом. Интересно, что он сделает с Мотидзуки? Но это его проблема. Наверное, у него есть мысли по этому поводу.
Я позвонил со станции «Мидзонокути». Теперь реакция была другая.
— Это ты? — произнесла она спокойным голосом.
— Зачем к тебе приходила полиция? — спросил я.
Послышался вздох.
— Не пойму, то ли японская полиция такая приставучая, что не отвяжешься, то ли такая умная, что догадалась обо всем.
— Что умные, что приставучие — один черт. И зачем они приходили?
— О том же подумали, что и ты. Спрашивали, нет ли каких-нибудь ключей к разгадке у мамы в квартире. Но о моем жилье все так, как ты и предполагал. Разузнали в университете. А ты что сегодня целый день делал?
— Пил.
— Ну, это я и без тебя знаю. И где ты пил? И откуда сейчас звонишь?
— Не задавай сразу кучу вопросов. Пил я в Йокогаме. А сейчас я то ли в Йокогаме, то ли в Кавасаки, толком не пойму.
— В Йокогаме? Один пил?
— Нет, у меня была компания.
— Какая компания?
— Якудза. Я тебе вчера о нем немного рассказывал.
— Тот странный якудза, который приходил к тебе в бар предупредить?
— Ага. Я как-нибудь расскажу тебе поподробнее. Лучше ответь, откуда они узнали, что ты ходила сегодня домой к Юко?
— Помнишь, вчера ночью сыщик сказал, что у него возникли ко мне новые вопросы? Тогда же он попросил при нем поискать в квартире матери зацепки, которые могли бы дать ответ, почему она оказалась в тот день в парке. Я, конечно, отказалась. Но дед был вместе со мной. И он посоветовал: если я найду что-нибудь, хоть какой-то намек, рассказать об этом полиции. Короче, так и вышло. Дедушкин совет оказался для полиции полезной рекомендацией.
— Они у тебя за спиной не стояли?
— Хотя и сказали: «Мы целиком полагаемся на вас», а сами следили за мной, пока я была у мамы. Я их заметила. Мельком из окна. Но тогда они меня не окликнули, а приперлись ко мне домой. Невзначай и про тебя спросили. Не знаю ли такого имени. Я ответила: «Конечно знаю. Читала в газетах». Но тебе не кажется, что в газетах пишут какую-то жуть? Как будто СМИ вместе с полицией сами придумывают картину преступления.
— По-моему, это называют информационным обществом. Так ты что-нибудь нашла?
— Много рукописей. Очень старых. Даже пожелтели от времени.
— Рукописи? — удивленно переспросил я. — И что в них?
— Стихи.
— Стихи?
— Танка.
— Танка… Чьи?
— Ну конечно, мамины. Ее почерком написаны. Я тоже не ожидала. Мы никогда с ней этого не обсуждали.
Продолжая говорить, я обдумывал услышанное. Стихи. И представить себе не мог. Когда Юко жила у меня, она зачитывалась сборниками современной японской поэзии, которые стояли у меня на полках. Но мне и в голову не могло прийти что интерес к поэзии войдет у нее в привычку. Когда и по какой причине она стала писать стихи? Что за стихи она писала? Не знаю. Я и вообразить себе не мог.
— Их много, — вновь услышал я голос Токо. — Страниц сто. На каждой по пять стихотворений. Значит, всего где-то пятьсот.