Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заметила ли она его? Сомневаюсь. Случайное касание – это явно не то, что ее будет заботить.
– Саша, Сашенька, мне страшно, – я тону в ее глазах, наполненных слезами. В них столько боли, что я захлебываюсь ею. – Ты ведь спасешь меня? Я никому не скажу, правда. Обещаю.
– Не начинай, – поморщился я. Если Тоша продолжит строить теории, то я еще долгое время не отделаюсь от этого, и всю дорогу до Сохи буду слушать его рассуждения по поводу Веры. О том, что она чувствует и как отреагирует, если он ей признается. И вообще как надо признаваться? А я откуда знаю? Я этого ни разу не делал. Подаренная девочке из моего детства ромашка не в счет. Девочка с повиликой, что была моей подругой целое лето.
– Саш, но ведь Вера…
Для меня она все так же сидела в том треклятом вагоне. В светлом платье и нелепых босоножках. Ее волосы растрепались, глаза затуманились, а губы шептали мое имя.
– Не начинай, – повторил.
Почему она звала меня?! Ни свою тетку, ни друзей, ни кого-то ей знакомого. Даже тот же влюбленный Тоша был бы понятнее, чем я.
Я закусил губу, стараясь забыть этот глупый сон. Это же всего лишь сон, и нет ничего страшного в том, что один из моих кошмаров ожил. Это ведь не означает, что каждый перекочует в реальность. Да?
– Ну, ты не понима-аешь, – протянул Тоша, выпятив нижнюю губу. Какой же он еще ребенок, черт возьми.
– И что же? – я приподнял бровь.
– Она такая… Такая! Ну, просто! И… – он отчаянно пытался подобрать слова, активно жестикулируя. Но нарисовать в воздухе получалось только гитару. – Таких больше точно нет.
– Ага. Диагноз: влюблен. По самые уши. Так что либо признайся ей, либо не засоряй эфир.
Тоша надулся и поник. Со мной спорить он не любил. Как он однажды сказал, я слишком бесчувственный, чтобы пытаться убедить меня в наличии прекрасного. Впрочем, зуб даю, что надолго его терпения не хватит. Тоша и тишина – это несовместимо и даже антонимично. Если он молчит, значит все не просто плохо, а ужасно.
Но признаваться он боится. Будто девушка сожрет его на месте.
Я усмехнулся про себя, но тут же насторожился, почувствовав чей-то взгляд.
Раньше бы я подумал на соседку с первого этажа – старушку с печальными глазами. Она целыми днями стоит у окна и наблюдает за всеми. Смотрит потеряно и несчастно, словно у нее пропало нечто важное и теперь она ждет, подобно щенку, в надежде, что это вернется. Может, сегодня? Или же завтра? Обязательно же вернется, да? И потому его ни в коем случае нельзя пропустить. Она столько ждала…
Однако каждый в доме знает, что тот, кого она так трепетно высматривает и любит, больше никогда не переступит этот порог. Ее муж скончался вот уже как семь лет назад.
Она же не может его отпустить. Любимый до сих пор живет в ее сердце. Она видит его в каждом прохожем, слышит голос в родных сердцу песнях, и улыбается по-детски, когда замечает что-то, связанное с ним.
Все понимают, что она замкнулась в воспоминаниях о совместных днях, а потому относятся снисходительно, общаются так, словно ее муж действительно жив, и подкармливают. Так гораздо проще, ведь уделить немного внимания пожилому человеку может каждый. Это совсем не трудно, но делает ее жизнь гораздо лучше.
Но вчера она легла в больницу на плановый осмотр – дочь настояла, а значит, никак не могла смотреть на нас. Сама дочь? Делать ей больше нечего. Эта вечно куда-то спешащая женщина точно не будет тратить свое время на созерцание прохожих.
Тогда…
Я обернулся и вздрогнул.
Под сенью Всевышнего покоится.
За стеклом стояла девушка, так похожая на ту, что была в моем ожившем кошмаре, только выглядевшая более поломанной. Она точно марионетка на шарнирах. Вот сейчас кукловод уронит нити и она рухнет. Сложится пополам.
А еще одета иначе. Даже как-то странно и по-старомодному, я бы сказал. Свободная белая сорочка, перехваченная бечевкой на талии, и простая кроличья полумаска с ушками, открывающая нижнюю половину лица. Должно быть мило, но выглядит пугающе в сочетании с налетом прошлых столетий на вещах: пятнами, трещинами, потеками. Да и внешность ее далека от приятного и милого. Волосы, распущенные и нечёсаные, седые с одной стороны, висят патлами, необычные синие глаза неподвижно смотрят на меня, как кукольные, с подбородка стекает кровь, пачкая ее одеяние еще больше. И кожа… Бледная, скорее даже серая. Кажется, что еще немного, и она разойдется по невидимым швам или пойдет черными трещинами.
Девушка мертвая. Безвозвратно мертвая.
Почти не дышу. Она же медленно закрывает глаза, точно старая заводная игрушка. Один удар сердца. Еще… Оно предательски старается остановиться. Так же нарочито медленно открывает, как заедающие жалюзи на окнах.
Я сглотнул. Сердце передумало и заколотилось. Видимо ему захотелось сбежать и оставить меня наедине с ней. Не могу отвести взгляда, точно кролик перед удавом. Одно хорошо, не дрожу. Но что мне делать? Вдруг она решит выбраться оттуда? Вылезти из оконного проема и кинуться ко мне.
И я не нашел ничего лучше, кроме как зажмуриться и мысленно убедить себя в том, что ничего нет.
Ее там нет, ее там нет… Все лишь в моем воображении.
Только как из памяти выкинуть образ? Девичье личико в маске, ее пустые глазницы, черные провалы вместо глазниц, обожжённую кожу вокруг них и губы, что шепчут:
– Ты не спас меня…
И пепел, сыплющийся из этих дыр на ее лице. Дождь из пепла, заменивший ей слезы.
– Как я мог тебя спасти? – выпалил и сжался, точно готовясь к удару. Но его не последовало. Вместо этого мне на плечо опустилась рука. Вздрогнул и обернулся. Не монстр, всего лишь Тоша. Он все еще здесь. Я не один.
– С тобой все в порядке? – настороженно спросил он.
Я неуверенно посмотрел на него. Такой озабоченный, сочувствующий, что аж тошнит.
В груди вспыхнула непонятная мне злость, но тут же исчезла. Откуда она только взялась? Это чувство… Оно не мое?
С опаской посмотрел еще раз туда, где увидел девушку, но никого не нашел. Она словно испарилась.
А может?
Там никого нет, и не было. Вот только пепел все еще падает, кружась в своем жутковатом танце.
– Да, все хорошо, просто показалось, – я постарался
